Мелкий снег - Дзюнъитиро Танидзаки Страница 23

До Нового года оставались считанные дни. Двадцать пятого декабря, когда Сатико, сидя в постели, листала новогодний номер женского журнала — из осторожности она намеревалась повременить с вставанием день-другой, — к ней в комнату вошла Таэко и сообщила, что уезжает в Осаку.

— Но почему так рано, Кой-сан? — удивилась Сатико. — До Нового года ещё почти целая неделя. В прошлом году ты уехала тридцать первого числа.

— Разве?..

На начало января намечалась третья по счету выставка произведений Таэко, и весь этот месяц она работала в студии с утра до вечера. К тому же, не желая забрасывать танцы, раз в неделю ездила в Осаку на занятия в школе Саку Ямамура.

Сатико казалось, что она целую вечность не виделась с Таэко. Разумеется, она не собиралась удерживать сестру в Асии: в «главном доме», как всегда, ждали к празднику обеих незамужних сестёр.

И всё же столь поспешный отъезд Таэко, которая ещё больше, чем Юкико, не любила бывать в «главном доме», не мог не озадачить её. В своём недоумении Сатико не заходила так далеко, чтобы подозревать, уж не замешан ли здесь Окубата, просто ей было горько сознавать, что самая младшая её сестра, и без того до времени повзрослевшая, с каждым годом всё больше отдаляется от неё.

— К выставке всё готово. Вот я и надумала поехать в Осаку раньше, чтобы каждый день заниматься танцами.

Оправдываться было не в привычке Таэко, но никак не объяснить сестре своего решения она всё же не могла.

— Какой танец ты теперь разучиваешь?

— «Мандзай», [24]— ведь скоро новогодний праздник. Послушай, ты смогла бы напеть мелодию?

— Сейчас попробую. Кажется, я её ещё помню. Сатико запела:

Звуки напева «Мандзай»

Благоденствие всем даруют!

В счастье и в радости

жить нам сулит, не стареясь,

десятикратно тысячу лет

Новый год, прекрасный, как яшма.

Цун-тэн-тон -

прекрасный, как яшма…

Таэко поднялась и начала было двигаться в такт песне, но вдруг спохватилась:

— Подожди, сестрица, я сейчас… — Она побежала в свою комнату и вскоре вернулась уже переодетая в кимоно, с веером в руке.

…Титцун-титцун-титцун,

девица, девица, девица-краса

в Мияко-столице хвалит свой товар:

«Вот, глядите, рыба и моллюски есть,

покрупней, помельче, на любой вкус».

А рядом у торговца — мимо не пройдёшь!

— парча золотая, алые шелка:

камка, и «паутинка», и шёлк «тиримэп» —

тон-тон-тиримэн, тон-тиримэн…

В детстве Сатико с сёстрами знали эту песенку наизусть, особенно нравилось им напевать «тон-тон-тири-мэн», «тон-тиримэн», как бы подражая звукам сямисэна. Это была единственная из старинных осакских песен, которую Сатико помнила до сих пор, и теперь знакомые слова воскрешали в её памяти дом в Сэмбе, каким он был двадцать лет назад, и бесконечно дорогие лица отца и матери.

В то далёкое время Таэко как раз начала обучаться танцам и в Новый год исполняла «Мандзай», а мать или кто-нибудь из сестёр подыгрывали ей на сямисэне. Сатико словно наяву видела маленькую танцовщицу, которая при словах: «…а в третий день праздника, на утренней заре…» — удивительно милым в своей безыскусности движением вскидывала вверх правую ручку, дескать, вот оно, рассветное небо…

«Неужели это та самая Таэко? — невольно подумала Сатико, глядя на сестру, кружившуюся с поднятым над головой веером. — Да, давно уже выросли мои маленькие сестрички, но ни той, ни другой до сих пор не удалось выйти замуж. Что-то думают о своих «девочках» родители на том свете?» На глаза у Сатико выступили слезы.

Не пытаясь их сдерживать, она спросила:

— Когда ты вернёшься, Кой-сан?

— Четвёртого.

— Я надеюсь, тогда ты станцуешь для нас, так что выучи «Мандзай» хорошенько. А я постараюсь вспомнить мелодию и буду аккомпанировать тебе на сямисэне.

С тех пор как Сатико и Тэйноскэ поселились в Асии, в Новый год гости у них собирались редко, не то что в былые времена в Осаке, поэтому праздничные дни проходили тихо, по-семейному, и мало чем отличались от всех остальных. Возможно, Сатико с мужем было приятно на некоторое время остаться вдвоём, но Эцуко ужасно скучала и не могла дождаться, когда наконец вернутся Юкико и Кой-сан.

Первого января, после обеда, Сатико достала сямисэн и принялась наигрывать «Мандзай». Она репетировала три дня подряд, так что под конец Эцуко тоже запомнила мелодию и, когда Сатико доходила до заветного «тон-тон-тиримэн, тон-тиримэн», уверенно подтягивала матери.