Книга птиц Восточной Африки - Николас Дрейсон Страница 21

Страус опять вздыбил перья, потом опустил и вернулся к гнезду. Чудовище, без сомнения, явится снова, но он будет начеку.

Ранний самолет на Ламу вырулил на взлетную полосу аэродрома Уилсона. Гарри Хан выглянул в окно.

— Гляньте, мужики, — страус. Вон, прямо за оградой. С утра пораньше — хороший знак.

Вчерашний вечер Гарри провел в баре отеля «Хилтон», обсуждая недельный маршрут с Джорджем и Дэвидом.

— Первым делом, — сказал Джордж, — надо узнать прогноз погоды, скажи, Дейво? Если будет туман в горах, туда лучше не соваться, а если ветер, то нет смысла ехать на побережье.

Они подключили ноутбук Дэвида к гостиничному Интернету и выяснили, что от Мадагаскара ползет малоприятная облачность, а на побережье в начале следующей недели весьма вероятны сильные ветры.

— Значит, надо побыстрее сгонять туда, — заявил Дэвид.

— Ага, — согласился Джордж, — разделаться с береговыми и морскими птичками, а потом уж перейти к континентальным.

— Разумно, — кивнул Гарри.

Из путеводителя «Планета в одиночку» они узнали, что остров Ламу максимально подходит для однодневного путешествия. Самолет вылетает туда на рассвете и возвращается в Найроби к вечеру — они запросто успеют к восьми в «Асади-клуб».

— Тут написано, что можно нанять лодку и осмотреть остров и прибрежные лагуны.

— То, что нужно, — сказал Гарри и пошел к стойке турагентства заказывать билеты. Кажется, будет весело. Жаль только, рано вставать.

В отличие от страуса, дятел Dendropicos xantholophus нисколько не боялся ужасного чудовища. Он родился и вырос в городском парке и давно привык к отвратительным двуногим страшилищам. Хоть и огромные, они вполовину не так опасны, как обезьяны, — правда, у этого немыслимо большие глаза. Дятел вновь приступил к долбежке. Мистер Малик опустил бинокль и записал в блокнот первую птицу дня.

Удивившись вчера количеству птиц, посетивших его собственный сад, мистер Малик понял одну вещь. Рассуждения А. Б. об убывающей вероятности справедливы, но вероятность также будет убывать, если тратить время на разъезды, а не на наблюдения. На дорогу, хоть на машине, хоть на самолете, уходит масса времени, а по условиям соревнования надо ежедневно возвращаться в Найроби к восьми часам вечера. Между тем есть и другие обязанности… И мистер Малик избрал стратегию минимизации перемещений. Взяв за центр свой дом на Садовой аллее, он решил выбираться за его пределы, условно говоря, по спирали, с каждым разом дальше и дальше. Разумеется, наложения охватываемых территорий неизбежны, но так он оптимизирует шансы увидеть максимальное количество разных птиц. Для первой вылазки мистер Малик избрал городской парк недалеко от своего дома, который изучил вдоль и поперек.

Как почти весь Найроби, парк знавал лучшие времена и сейчас переживал полосу невезения. Прекрасные увеселительные сады с пальмовыми аллеями, фонтанами, стрижеными кустарниками и эстрадой, откуда воскресными вечерами неслась музыка Сосы и Элгара, остались в далеком прошлом. Но и сегодня деревья и кустарники, пусть разросшиеся, дарят прохладу жителям города, которые еще помнят о существовании этого уголка природы, и дают корм и кров белкам, обезьянам, бесчисленным птицам.

Наблюдать за птицами лучше всего утром на заре: самое певчее время. Так, согласно современной западной орнитологии, птицы метят территорию, опознают друг друга, выстраивают иерархию отношений, привлекают партнеров, сообщают о наличии пищи. Согласно африканскому фольклору, птицы поют, приветствуя солнце. Мистер Малик, слушая вопли оранжевобрюхих и красногрудых попугаев, щебетанье разнообразных нектарниц, трели канареечных вьюрков и рулады оливковых дроздов, размышлял о том, что, пожалуй, оба объяснения верны. Он подошел к главным воротам парка к открытию и оттуда медленно побрел по аллее, внимательно озираясь по сторонам и напрягая слух. У фонтана, который много лет стоял без воды, заваленный листьями и мусором, мистер Малик бездумно повернул к старому кладбищу.

Мало кто о нем знает. Кладбище прячется за деревьями и низкой стеной, ограждающей покосившиеся надгробия первых белых поселенцев: мужчин, их мемсаиб и детей, которые в несуразно большом количестве ломали шеи, падая с лошадей, или, подхватив малярию на побережье, умирали в Найроби, куда их везли в тщетной надежде на исцеление. Посреди кладбища — заброшенная и заколоченная каменная часовня, а в дальнем конце — обветшалый домик смотрителя. Домик обитаем: подходя, мистер Малик услышал плач младенца и крики домашней птицы, клевавшей что-то во дворе, и порадовался биению жизни в этой обители смерти. Мистер Малик отнюдь не впервые посещал старое кладбище. Именно здесь около четырех лет назад он в одну из мокрых февральских суббот развеял прах своего единственного сына Раджа.

Именно сюда с тех пор он приходил по утрам в субботу думать о сыне и оплакивать свое горе и свой позор.

21 Черноспинный пегий сорокопут

Я упоминал, что мистер Малик редко говорит о своем сыне Радже. Но не объяснил почему. Радж умер далеко не ребенком, не от падения с лошади и не от лихорадки, подхваченной от укуса москитов на мангровых болотах. Раджа не стало в тридцать три года, и его унес СПИД. А пока он умирал, мистер Малик испытывал не любовь и сострадание, но отвращение и глубокий стыд.

К моменту смерти сына мистер Малик уже около трех лет знал, что его чудесный мальчик — гей. Тот сам, набравшись храбрости, сказал об этом. И как же мистер Малик отреагировал на признание своего отважного сына, который, как они с женой всегда видели, немного отличался от других мальчишек? Он велел Раджу убираться, сгинуть с глаз, никогда больше не осквернять порог его дома. Что он за мужчина, если открыто признается в таком извращении? Какой позор! Прочь, гремел мистер Малик, полыхая праведным гневом, ты мне не сын, не моя плоть и кровь, ты недостоин носить мое имя. Радж ушел, но гнев и ужас не переставали жечь грудь мистера Малика. О, как он себя жалел! Ведь он не только потерял сына, но и лишился внуков, лишился возможности передать по наследству фабрику, как его дед и отец. А еще он потерял лицо: ведь конечно же, несмотря на его молчание, все всё знают.

Знал ли Радж в момент признания, что болен СПИДом, или заразился им позже, бог весть, но через какое-то время до мистера Малика дошло известие о его смерти. И что же сталось с гневом, стыдом и жалостью к себе, разрывавшими грудь мистера Малика? Они исчезли, испарились, потухли, как свеча под порывом ветра. Мистер Малик очнулся и горестно осознал, что наделал. И что поправить уже ничего нельзя. Сын умер, и какая теперь разница, кем он был — гомосексуалистом или нет, кого он любил — мужчин или женщин? Поздно брать назад свои упреки, просить: вернись домой. Поздно надеяться сорвать слова прощения с прекрасных холодных губ. Мистер Малик вдруг понял, что его жена никогда не поступила бы так жестоко. Он не говорил о сыне от стыда — но не за него, а за себя. И печалился не о собственных потерях, но о том, чего лишил своего сына.