Произведение в алом - Густав Майринк Страница 17

Заключение экспертов, проводивших медицинское освидетельствование тела, было единодушным и категоричным: апоплексия. Как видите, мастер Пернат, невидимый мститель предусмотрел все: смерть от паров амилнитрита имеет те же

симптомы, что и апоплексический удар. И все же нет ничего тайного, что не стало бы явным...

Харузек внезапно замолчал, с отсутствующим видом глядя прямо перед собой, - казалось, он пытался решить какую-то неразрешимую проблему, - потом повел плечом в сторону лавчонки Аарона Вассертрума.

- Наконец-то он один, - с ненавистью прошипел студент, - совсем один, наедине со своей жадностью и... и... и восковой куклой!..

Сердце мое так и подскочило - замерло где-то под самым горлом, мешая дышать. В ужасе воззрился я па Харузека. Он что, с ума сошел? Или этот горячечный бред - плод его больного воображения? Да-да, конечно, все это он сам себе напридумал в своих лихорадочных грезах!.. Ведь те жуткие истории, которые он наговорил мне об этом кошмарном окулисте, просто не могут быть правдой. У него чахотка, и мрачные тени смерти уже чертят свои зловещие круги в его охваченном навязчивым бредом мозгу...

Я хотел было отвлечь студента, развеселить какой-нибудь шуткой, направить его мысли в другое, не такое безысходное русло, однако не успел и слова вымолвить, как в памяти моей, словно высвеченное внезапной вспышкой молнии, возникло угрюмо ухмыляющееся лицо с заячьей губой и выпученными рыбьими глазами - то самое, которое заглянуло в мою приоткрывшуюся на миг дверь.

Доктор Савиоли! Доктор Савиоли! Да-да, именно это имя под великим секретом шепнул мне на ухо кукольник Звак, похваляясь юным и благовоспитанным жильцом, арендовавшим его мансардную студию.

Доктор Савиоли!!! Подобно истошному воплю отозвалось это имя в глубине моей души, и пред внутренним взором пронеслась вереница туманных образов, обрушивших во мне целую лавину самых ужасных подозрений.

Я уже открыл рот, чтобы поведать Харузеку о странном случае, приключившемся со мной на днях, но в это мгновение студентом овладел вдруг столь сильный приступ кашля, что он едва

не упал на мостовую. Ошеломленный, я замер, не зная, что делать, и лишь оцепенело смотрел, как Харузек, судорожно цепляясь за покрытые плесенью стены арки, вышел под вновь зарядивший дождь и, с трудом обернувшись, кивнул мне на прощанье.

Да-да, Харузек прав, и страшный его рассказ не плод больного воображения: то, что день и ночь крадется по этим кривым переулкам в поисках подходящего человека, в которого можно было бы воплотиться, - это неосязаемый призрак преступления.

Бесплотный фантом кружит в воздухе - а мы его не замечаем! - но вот он внезапно коршуном падает вниз, вонзает когти в чью-то человеческую душу, превращая ее на миг в свое воплощение, - а мы об этом и не подозреваем! - и, прежде чем мы успеваем что-либо заподозрить, взмывает ввысь, снова развоплощаясь, и все идет своим чередом, как будто ничего и не было, но человек, подвергшийся этой потусторонней атаке, уже инфицирован, и жажда крови с катастрофической быстротой овладевает всем его существом... И лишь темные слухи о каком-то патологическом, ничем не мотивированном убийстве доходят до нас потом, и мы содрогаемся, настигнутые врасплох смутными, обрывочными отголосками не то полузабытых воспоминаний, не то полуосознанных предчувствий, подобно жуткой стае нетопырей, потревоженной внезапным проблеском света.

И открылась мне вдруг сокровенная сущность этих кровожадных призраков, обступающих меня со всех сторон: безвольно и покорно плывут они сквозь нашу серую действительность, влекомые невидимым магнетическим током, наделяющим их видимостью жизни... ну вот как тот поблекший и мертвый невестин букетик, обреченно плывущий в грязных и смрадных водах сточной канавы...

Все дома разом уставились на меня своими остекленевшими, злобно выпученными бельмами, отверстые пасти черных, закопченных ворот, языки которых давно истлели, казалось, вот-вот испустят такой страшный, душераздирающий, преисполненный ненависти вопль, что все мы, люди, застынем, мгновенно обратившись в соляные столпы...

Мне приходят на ум последние слова Харузека - да-да, эти, он еще что-то говорил о старьевщике... И я невольно бормочу их себе под нос: «Наконец-то он один... совсем один, наедине со своей жадностью и... и... и восковой куклой!..»

Вот только что за восковую куклу имел он в виду? Должно быть, какое-то образное выражение - одна из тех странно болезненных и парадоксальных метафор, которыми студент время от времени любил ошарашивать наивных и добродушных собеседников: простаки глуповато посмеивались над этими чудными, противоестественно гипертрофированными сравнениями, но лишь до тех пор, пока они не становились внезапно зримыми, как будто выхваченными случайным лучом света из кромешной тьмы, существами столь невероятного и фантастического обличья, что перепуганным зрителям сразу становилось не до смеха.

Я перевел дух и, чтобы успокоиться и стряхнуть с себя то мрачное впечатление, которое произвел на меня рассказ Харузека, оглянулся, внимательно вглядываясь в людей, вместе со мной пережидавших под аркой по-прежнему ливший как из ведра дождь.

Рядом стоял тот самый дебелый пожилой господин, который так отвратительно вульгарно смеялся. Добротный черный сюртук и перчатки свидетельствовали о достатке этого человека, которого неизвестно каким ветром занесло в гетто, хотя... Заметив, как подергивалось от возбуждения гладковыбритое, холеное жабье лицо с грубыми мясистыми складками, я невольно проследил за взглядом выкатившихся из орбит маслянисто поблескивающих глазок, который был прикован к воротам стоящего на противоположной стороне переулка дома: там со своей неизменно блудливой усмешкой на пухлых губах скучала рыжая Розина...

Пожилой господин пытался подать ей знак, и было очевидно, что она все прекрасно видит, только делает вид, будто не понимает его более чем откровенных намеков.

Наконец истекающий слюной сластолюбец не выдержал и, не сводя зачарованного взгляда с вожделенной приманки, зазывно переминавшейся с ноги на ногу, осторожно, на носках, с

потешной слоновьей грацией заскакал по лужам, подобно большому черному каучуковому мячу.

Похоже, этого господина тут преотлично знали, так как со всех сторон послышались в его адрес грубоватые, скабрезные шуточки. Стоявший за моей спиной рослый бродяга в синей военной фуражке и с красным вязаным шарфом на шее, то и дело поправляя засунутый за ухо окурок толстой сигары и ощеривая в циничной усмешке свои черные от никотина зубы, отпускал на неведомом мне жаргоне какие-то, судя по всему, особо смачные замечания.

Я понял лишь то, что этого холеного и вульгарного господина в гетто прозвали «фармазоном» - на тамошнем арго это прозвище закрепилось за потасканными респектабельными эротоманами, охочими до несовершеннолетних девочек, которых они насиловали в подворотнях, однако благодаря деньгам и связям в полиции всегда выходившими сухими из воды...

Не прошло и пяти минут, как Розина и дебелый господин с жабьим лицом скрылись в непроглядном сумраке ближайшего подъезда...