Книга о Боге - Кодзиро Сэридзава Страница 17

Жена присутствовала при нашем разговоре, и доводы профессора показались ей убедительными. Она легко согласилась с ними отчасти потому, что в Фонтенбло находилась наша полуторагодовалая дочь, отданная на попечение семьи тамошнего врача, и, живя там летом, мы могли каждый день видеться с ней, а отчасти еще и потому, что не отдавала себе отчет в том, насколько серьезно мое состояние. И вот я выписался из больницы, к радости нашей хозяйки, мадам Б., и профессора Бельсора [9], нашего соседа по пансиону.

Спустя три дня после моего выхода из больницы весь мир заговорил о молодом американском летчике Чарльзе Линдберге, который совершил одиночный перелет через Атлантический океан на одномоторном самолете и приземлился во Франции. В тот день за ужином Бельсор, подливая в мой бокал красного вина, сказал, явно желая меня ободрить:

— А ведь он моложе вас. И тем не менее легко совершил то, что всегда считалось выше человеческих возможностей. Его подвиг открывает перед человечеством новые горизонты. А что такое туберкулез по сравнению с этим? Так, безделица. Можете не беспокоиться, все будет хорошо.

Через две недели после моей выписки из больницы, когда профессор С. счел, что я достаточно окреп и вполне могу выдержать переезд на такси, меня перевезли в гостиницу, расположенную в знаменитом лесу Фонтенбло. «Как здесь хорошо, тихо и даже летом прохладно!» — радовалась жена. Она каждый день навещала нашу дочь, живущую в доме врача всего в двадцати минутах ходьбы от гостиницы, и, готовясь к возвращению семьи в Японию, которое было не за горами, прилежно выслушивала наставления жены врача, касающиеся ухода за маленькими детьми.

С жалостью глядя на жену, я мучился сомнениями: раз я болен неизлечимой болезнью и, скорее всего, очень скоро умру, не лучше ли нам всем уехать в Японию, как только ребенок привыкнет к матери? Ведь даже если я умру по дороге домой, где-нибудь в Индийском океане, жена с ребенком благополучно вернутся на родину, и там их с распростертыми объятиями встретят тесть с тещей, и не только встретят, но и позаботятся об их будущем, ведь это их единственная дочь и пока единственная внучка. Дело в том, что месяца три назад я получил из Японии один из самых солидных общественно-публицистических журналов «Кайдзо», это как раз был номер, специально посвященный теме «Японии грозит гибель от туберкулеза», который на две трети состоял из статей самого устрашающего содержания. В самом деле, очень многие из моих близких друзей, как школьных, так и лицейских, заболели туберкулезом и скончались меньше чем за год. Да что там говорить, если даже медицинские светила такой цивилизованной страны, как Франция, объявили, что перед этой болезнью бессильно искусство врачей и никакие лекарства от нее не помогают! Так разве можно вылечиться, просто лежа в постели где-нибудь в горах? В лучшем случае удастся разве что оттянуть развязку. Да, я настроился на пессимистический лад и, решив, что нет никакого смысла ехать в высокогорный санаторий, рекомендованный профессором Безансоном, начал готовиться к немедленному возвращению в Японию. И тут мне вдруг вспомнились слова профессора:

— Не знаю, что сказали бы ваши японские врачи, но, по-моему, сухой плеврит, который вы перенесли в школьные годы, на самом деле был начальной стадией туберкулеза, и справиться с ним тогда не составляло труда, беда в том, что вы не долечились до конца, поэтому теперь болезнь дала новую вспышку.

Действительно, сдавая экзамены за третий класс, я простудился, у меня долго не проходил кашель и держалась температура, но ведь я жил в таком доме, где не было даже термометра, что же там говорить о врачах или о лекарствах. Вскоре после того, как я перешел в четвертый класс, у нас в школе проводилась очередная диспансеризация, и у меня обнаружили сухой плеврит. После уроков по настоянию школьного врача я отправился в больницу, где он работал, и получил предписание по крайней мере три недели не ходить в школу и соблюдать постельный режим. Доктор дал мне лекарство на десять дней и сказал, что, поскольку у меня дистрофия, все это время я должен есть досыта, причем употреблять самые калорийные продукты, такие как яйца и молоко.

Наш дом, в котором хозяйничала вторая жена дяди, был сущим адом, у меня не было места, где я мог бы лежать днем, есть досыта я тоже не мог: какие там яйца, даже рис мне в горло не лез. Лекарство я тоже принимал тайно, пряча бутылочку в книгах, ибо хорошо представлял себе, какой поднимется крик, если его вдруг обнаружат. К тому же через десять дней лекарство кончилось, а купить новое я себе позволить не мог. В школе меня освободили до начала каникул от занятий по военному искусству и физкультуре, в эти часы я либо просто наблюдал за другими, либо полол сорняки в школьном саду. Похоже, что о моем состоянии сообщили моему попечителю — им был настоятель одной из церквей Тэнри, — и, явившись к нам в дом вместе с настоятелем местного прихода, он долго и нудно разглагольствовал о том, что мне следует немедленно уйти из школы и посвятить себя Богу, став одним из служителей Тэнри. Когда я ответил, что не хочу этого делать, ибо не верю в Бога, он стал угрожать мне, говоря, что моя болезнь — проявление божественного милосердия и что если я, несмотря ни на что, буду продолжать учиться, то умру. Я ответил, что мне все равно — умру я или нет, чем привел в ярость обоих почтенных наставников. После этого жена дяди, тайно радовавшаяся, что наконец-то избавится от лишнего рта, стала обращаться со мной особенно жестоко, не упуская случая пожаловаться соседям на мою тупость и упрямство. Живя в таких условиях и к тому же не пропустив ни одного дня занятий в школе, я тем не менее как-то незаметно выздоровел, температура перестала повышаться, и когда через два с половиной года я поступал в Первый лицей, состояние моего здоровья было признано удовлетворительным, после чего я благополучно забыл о сухом плеврите. И, разумеется, у меня и мысли не было о том, что это начальная стадия туберкулеза…

Получается, прав был профессор, когда говорил, что туберкулез излечивается легче любой другой болезни, причем без всякого медицинского вмешательства, без всяких лекарств. От этой мысли у меня сразу стало легко на душе, и я решил, что все-таки поеду в горный санаторий и попробую пройти там курс климатотерапии.

Жена поддержала меня. Мадам Реклю, с которой она сблизилась настолько, что считала ее своей французской тетушкой, недавно осталась одна с маленькой дочерью Пьеррой: ее мужа пригласили в Шанхайский университет, и он уехал в Китай. Одной ей жить было скучно, и она предложила жене переехать к ней вместе с ребенком на то время, пока я буду в санатории, и жена ничего не имела против. У меня тоже никаких возражений не было, и в начале сентября я один уехал из Фонтенбло в Отвиль.

Отвиль оказался суровой деревушкой в горах на высоте 1800 метров над уровнем моря в департаменте Эн, недалеко от Швейцарии. Французское правительство построило здесь высокогорный санаторий для офицеров и солдат, пострадавших от газовой атаки во время Первой мировой войны, сюда же привозили больных туберкулезом. Главным врачом санатория был доктор Д., близкий друг профессора Безансона, ему удалось достичь больших успехов в лечении туберкулеза, и скоро сюда стали приезжать даже те, кто раньше лечился в швейцарском Давосе или в Лезене. В результате было построено еще два новых санаторных корпуса, а для пациентов, принадлежавших к богатой интеллигенции, возвели нечто вроде роскошного отеля. В этот отель, который назывался «Режина», профессор Безансон и направил меня.