Хроника рядового разведчика. Фронтовая разведка в годы Великой Отечественной войны. 1943-1945 гг - Евгений Фокин Страница 9

Самое сложное и трудное в разведке — работа на грани риска, вероятность попасть в плен. Поэтому почти каждый из нас хранил в укромном местечке два-три патрона или гранату, чтобы в критический момент уйти из жизни, не опозорив себя, оставшись верным клятве военной присяги. Ведь для людей честных мир жесток.

…Отобрав восемь добровольцев из своего разведвзвода, темной сентябрьской ночью гвардии младший лейтенант Дышинский вел нас к Днепру. Разведотдел по достоинству оценил действия Дышинского в прошедших боях. От внимания командования не ускользнуло, что он прирожденный разведчик и что суровая и опасная жизнь была ему по плечу. После боев на Курской дуге он назначается командиром взвода, и на его погонах появилась первая маленькая офицерская звездочка.

Как-то на марше к Днепру мы с Канаевым невольно оказались свидетелями разговора двух командиров взводов нашей роты.

— Не пойму, в чем секрет твоего успеха, — допытывался Медведев, — я тоже так поступаю, может быть, даже требовательнее, но успех не велик.

— Что верно, то верно, — соглашался Дышинский, — гоняешь ты ребят много, но их не любишь. Они это понимают не хуже нас с тобой. Поделиться с ними ничем не хочешь. Ты, я видел, даже письма читать уходил из палатки. Чем они живут, о чем думают, мечтают — тоже не знаешь. Гордости и самолюбия у тебя, Иван, много. А им это не нравится. Пойми меня правильно — я тоже не безгрешен. Открыто выражаю свои антипатии к тем, которые трусят, стараются словчить, спрятаться за спину другого, кто неряшлив, неопрятен. Когда сталкиваюсь с такими, то стараюсь от них избавиться. Может быть, это и плохо, но по-другому я не могу. Идя на задание, разведчик должен быть уверен в преданности, товарищеской поддержке друг другу. И моя обязанность, как командира, создать коллектив единомышленников, и к этому я стремлюсь… Действительно, мы были очевидцами откомандирования отдельных солдат и сержантов из разведроты в другие подразделения, где они могли стать неплохими связистами, минометчиками, но не разведчиками.

Мы шли к Днепру. Шли, соблюдая высокий темп движения.

А что мы знали тогда об этой реке? Признаться, очень мало. В моем воображении Днепр представлялся голубой лентой, которую я видел на географической карте. Начинаясь средь непроходимых болот Смоленщины, подходил к Орше, а потом сворачивал на юг и тек почти в меридиональном направлении, могуче неся свои воды к Черному морю. А нам предстояло добыть «языка» с того берега. Но прежде чем добраться до него и вцепиться в немецкую глотку, надо еще переплыть эту реку. К тому же мы толком не представляли, как и на чем будем переправляться — на плотах, бочках, плащ-палатках, набитых соломой. Нами владело только одно неуемное желание — переплыть, а на чем — безразлично, что под рукой окажется, лишь бы удержаться на воде.

Шли долго. Впереди, как обычно, Дышинский, Канаев, Серов, Воробьев. Шествие замыкал наш отделенный Скляренко. Одеты были легко — без шинелей, но в наброшенных на плечи плащ-палатках. Гранаты, патроны, запасные магазины — в вещмешках. Однако скоро и в такой легкой одежде всем стало жарко. Мы убедились, что наш взводный ориентировался по местности быстро и уверенно водил по карте, даже в ночное время. По-видимому, в училище был знающий топограф, который сумел быстро привить любовь к карте и научить курсантов грамотно ею пользоваться. Так что про него не скажешь, как про некоторых молодых офицеров: «Смотри, лейтенант карту достает, сейчас у бабки будет дорогу спрашивать».

Он и топографическую карту изучал по-своему и нас приучил к этому: вначале беглый осмотр, вернее, охват взглядом всего листа и получение начальной информации о местности; затем уточнение и детализация картографического изображения листа карты в целом; и далее конкретное изучение части карты по маршруту движения или в районе предполагаемого поиска.

Далеко за полночь добрались до заболоченной низины. Где-то рядом должен быть Днепр, но мы никак не могли подойти к его берегу. Началось «блуждание по азимуту», как окрестил наше хождение скорый на слово Канаев.

Длительные поиски берега среди заболоченного кустарника, осоки, камыша навели нас на мысль, что мы попали в плавни. Ночью хоть и плохо, но подсвечивала луна. Теперь, под утро, густой липкий туман окутал низину, и мы практически брели по ней на ощупь. И когда в очередной раз вода начала доходить до груди, а холод тисками сжимал сердце, мы возвращались на несколько метров обратно, принимали на 20–30 метров в сторону и снова продолжали неустанные попытки подойти к самой реке, которая была где-то поблизости. Наиболее тяжело в этом заколдованном передвижении было Дышинскому, шедшему впереди. Однако и его настойчивость на этот раз не принесла успеха. Все наши усилия на совершенно незнакомой местности и в сплошном тумане предрассветного утра оказались бесполезными.

В таких условиях на успех способны надеяться только разведчики, с их оптимизмом и напористостью. Плавни оказались для нас сложной, неразрешимой загадкой. Все выдохлись окончательно. И когда небо начало над головой сереть, хотя по-прежнему за камыш цеплялся густой молочный туман, Дышинский дал команду прекратить поиск. Мы были мокры и основательно продрогли, но друг перед другом крепились, хотя внутри все дрожало от переохлаждения. Наконец-то выбрались из этих негостеприимных плавней. Пританцовывая и подталкивая друг друга, мы с нетерпением ожидали восхода солнца и думали теперь только об одном — как бы согреться.

Вскоре вышли на тропинку, которая вывела нас на бахчу. Осмотрелись. В конце бахчи, впритык к плавням, возвышалось плетеное сооружение с островерхой соломенной крышей — сторожка высотою метра четыре. Не сговариваясь, направляемся к ней. Открываем дверь. Дышинский входит первым. Мы следуем за ним. Он быстро осмотрел сторожку сначала изнутри, потом снаружи, оценил ее полезность и коротко бросил: «Располагайтесь!»

Через несколько минут командир уже знакомил нас с планом действий на сегодняшний день.

— Основная наша задача, — излагал он, — найти лодку, а лучше две. Этим я займусь сам. Со мной пойдут трое. Остальные останутся здесь со Скляренко. Вам необходимо организовать наблюдательный пункт и приступить к наблюдению за противником. А сейчас, пока туман, надо срочно развести костер и обсушиться. Необходимо всем изучить район высадки, хорошо отдохнуть. Впереди, по-видимому, будет нелегкая ночь. Дышинский хоть и бодрился, но и сам дрожал. Он был, как и мы, мокр, лицо посеревшее. Даже неунывающий Канаев и тот присмирел, как-то съежился, обмяк.

— Смотрю я на тебя, Канаев, — начал издалека Юра Серов, — на кого ты похож? Ни дать ни взять — молодой еж. Каждый волосок на лице торчком встал. Хочу тебя расшевелить, но боюсь твоих колючек.

— И правильно делаешь. Чем зря языком болтать, лучше бы помог мне костер побыстрее наладить, — парировал Канаев, разжигая слегка отсыревшее за ночь будылье.

Вскоре жарко, но бездымно горел костер, благо будылья было в избытке. Отжав воду, мы сушили свой нехитрый солдатский гардероб. Отогревшись, скоро все ожили, начались шутки, забылось и ночное хождение по плавням.

Вчетверо м с Дышинским отправляемся на поиск лодок. Поблизости наш ли маленькое селеньице, вернее, хуторок. В нем совсем недавно было не более двадцати глинобитных хаток, теперь их нет. Всюду разбросаны домашний скарб, одежда. Несколько коров со вспученными боками лежали среди пожарища, дополняя и без того невеселую картину разбоя. Тихо. Даже собаки не лаяли и при нашем приближении, виновато поджав хвосты, трусливо убегали. Странно, людей не видно. Неужели хутор пуст?