Розенкрейцерское просвещение - Френсис Амелия Йейтс Страница 9

Рано умерший Филип Сидни превратился в своего рода легенд — beau ideal ^[61] протестантской рыцарственности. Имя его ассоциировалось, среди прочего, с возрождением романтического внешнего антуража жизни рыцарей, с фантастическим культом королевы Елизаветы, с рыцарскими турнирами в годовщины ее восшествия на престол. А тесная дружба, завязавшаяся между посланцем Елизаветы и Казимиром Пфальцским, стала связующим звеном между двором в Хайдельберге и сиднеевской традицией в Англии, само наличие которого оправдывало позднейшее выдвижение молодого курфюрста Пфальцского на роль предводителя англо-германского протестантского воинства.

Действуя в русле традиционной для него «активистской» политики ^[62], Пфальц предложил помощь французскому королю Генрих IV, когда последний обдумывал планы вторжения в Германию. Планы эти были сорваны убийством Генриха в 1610 г. Однако уже само обещание помощи свидетельствовало о готовности курфюрста продолжить дружеские отношения, установившиеся между двумя государствами еще при Казимире — последний поддержал Генриха IV, в то время именовавшегося Генрихом Наваррским и возглавлявшего гугенотское движение, в его борьбе против Католической лиги.

Весьма важную — хотя и закулисную — роль в политике Пфальца играл Кристиан Анхальтский ^[63], главный советник курфюрста. Он был горячим сторонником планов Генриха IV, являвшихся, насколько можно судить по сохранившимся отрывочным сведениям, частью грандиозного замысла, долженствовавшего положить конец верховенству Габсбургов в Европе. Когда гибель Генриха перечеркнула эти планы, пфальцские политики, вдохновляемые князем Анхальтским, обратились к поиску иных средств достижения той же цели.

Вот тогда-то немецкие князья обратили свои взоры на юного пфальцграфа Фридриха V, и чем дальше, тем яснее становилось, что именно ему суждено занять пустующее место предводителя протестантского сопротивления габсбургским державам. Кандидатура Фридриха казалась наиболее предпочтительной по многим причинам. Он унаследовал титул курфюрста Пфальцского — главного из светских выборщиков императора. А вместе с титулом — давние традиции протестантского «активизма», заставлявшие видеть в нем государя, от рождения предназначенного к тому, чтобы возглавить Союз германских протестантских князей, направленный против лиги князей-католиков. К тому же он имел прочные связи с протестантами Франции — его дядя, герцог Бульонский, числился среди лидеров гугенотского движения. С Нидерландами, главным оплотом протестантизма в Европе, Фридриха соединяли семейные узы. Наконец — что явилось решающим доводом, фрагментом, довершившим тщательно выстраиваемый мозаичный портрет, — он женился на дочери короля Великобритании. Стало быть, можно рассчитывать — думали сторонники курфюрста Рейнского — и на поддержку всего дела со стороны Якова I: в самом деле, не отступится же этот король от родной дочери и зятя. Все это выглядело идеальным сочетанием политических альянсов, объединенных фигурой молодого пфальцграфа, и ясно указывало, что именно ему предстоит сыграть заглавную роль в тот критический, но неуклонно приближающийся период, когда Европа, наконец, обретет новую судьбу.

Исход же ближайшего будущего во многом будет зависеть от того, приверженец какой партии окажется на троне германского императора, от того, сумеют ли Габсбурги и дальше сохранять свое верховенство в Священной Римской империи.

В напряженной атмосфере межвоенной Европы (имеется в виду промежуток между религиозными войнами XVI столетия и Тридцатилетней войной) смерть императора Рудольфа II в 1612 г. привела к политическим затруднениям, очень похожим на симптомы кризиса. Рудольф II, хотя и принадлежал к дому Габсбургов, весьма прохладно относился к своему дяде Филипп II Испанскому, сам же вел непонятную для других европейских государей жизнь, без остатка заполненную таинственными и мудреными занятиями. Императорский двор свой он переместил из Вены в Прагу, и столица Богемии превратилась в средоточие алхимических, астрологических и научно-магических изысканий всяческого рода. Укрывшись в огромном пражском дворце, с его прекрасными библиотеками и «комнатами чудес», в которых были собраны диковинные «магические» механизмы, Рудольф сознательно устранился от всех проблем, возникавших из-за фанатичной нетерпимости Филиппа — его ужасного дяди. Прага при Рудольфе стала Меккой для ценителей эзотерических и научных знаний, стекавшихся в этот город со всей Европы. Здесь побывали Джон Ди и Эдуард Келли, Джордано Бруно и Иоганн Кеплер. И пусть тогдашняя Прага слыла местом несколько странным, зато обстановка в городе отличалась терпимостью к инакомыслящим. Никто не мешал евреям углубляться в каббалистические штудии (у Рудольфа в религиозных советниках числился — и был весьма близок к своему покровителю — Писторий, каббалист), а существование возросшей на местной почве «Богемской церкви» ^[64] было легализовано специальной «Грамотой Его Величества». Богемская церковь возводила свою историю к Яну Гусу и являлась старейшей из реформированных церквей Европы. Веротерпимость Рудольфа простиралась не только на Богемскую церковь, но и на «Богемских братьев» — мистическое сообщество, разделявшее учения этой церкви.

Прага при Рудольфе была городом ренессансной культуры — в том особом преломлении, которое эта культура получила в Восточной Европе. В чешской столице, словно в плавильном тигле, перемешивались самые разные идеи; она обладала таинственной притягательной силой, обещала неведомые прежде пути развития. Но как долго город сможет сохранять свою — пусть относительную — независимость теперь, когда Рудольф умер? На какое-то время проблема отпала сама собой благодаря восшествию на имперский и богемский престолы Матвея, брата Рудольфа. Но Матвей был стар и ничтожен и, что самое огорчительное, вскоре умер — далее оттягивать решение богемского вопроса было невозможно. Силы реакции смыкали ряды: еще пара-другая лет, и мирная передышка закончится. На имперский и богемский троны прочили эрцгерцога Штирии Фердинанда. Фанатичный католик, представитель семейства Габсбургов, учившийся у иезуитов, он только и думал о том, как искоренить всяческую ересь.

В 1617 г. Фердинанд Штирийский стал королем Богемии ^[65]. Верный своему воспитанию и природным наклонностям, новый король сразу же положил конец политике религиозной терпимости, отличавшей правление Рудольфа, — он отменил «Грамоту Его Величества» и воздвиг гонения на Богемскую церковь. По мнению некоторых исследователей, подлинным началом Тридцатилетней войны следует считать введение в Богемии политики религиозных преследований. Либеральные католические круги Богемии предприняли достойную всяческого уважения попытку приостановить столь пагубное начинание нового монарха. Однако Фердинанд и его советники-иезуиты «закусили удила»: гонения на Богемскую церковь и ее духовенство продолжались. Это вызвало взрыв недовольства; в результате на одном бурном собрании пражских горожан двух видных католических деятелей просто выбросили из окна. Этот эпизод, известный под названием «Пражской дефенестрации» ^[66], сыграл не последнюю роль в цепи событий, приведших, в конечном счете, к Тридцатилетней войне. Богемия перешла к открытому восстанию против своего габсбургского суверена. Мятежники придерживались мнения, что, поскольку король Богемии подлежит избранию, они вольны выбрать ту кандидатуру, какую предпочтут сами, — то есть отказывались признавать законными притязания Фердинанда и его приверженцев, считавших пражский престол неотторжимой наследственной вотчиной дома Габсбургов.