Судьба штрафника. «Война все спишет»? - Александр Уразов Страница 9

— А может, у тебя в глазах двоилось с перепоя?

Конечно, я уже давно не спал, не спали и другие, потягиваясь и чуть ли не разрывая скулы от зевоты.

— Прикорнем до обеда? — предложил Потехин. — И все разлеглись на полу, кто где.

Мне страсть как хотелось есть. Хозяйка, миловидная женщина лет 30, слезла потихоньку с печи, оделась, забрала ведра и пошла по воду. Потом она загремела дровами. Минченко приподнялся, стал помогать разжигать печку и, воровато оглянувшись на спавших, обнял молодайку, что-то зашептал. Та сбросила с плеч его руки, залилась румянцем. Но это его еще более раззадорило. Когда хозяйка пошла за картофелем в подвал в чулане, он юркнул следом за ней.

Я поднялся с постели, вышел во двор, растерся снегом, оделся и сел за стол перекусить — после вчерашней «стерилизации» желудка я не мог дожидаться обеда. Только я приложился к банке с американским колбасным фаршем, как в дом вошли Бухно и Серкин. Поздоровались, поздравили друг друга с Новым годом.

— Дрыхнут! — сказал Бухно. — Жаль будить, а надо. Через два часа, ровно в 10, всем быть в дороге. Надо спешить. Подъем!

— Какого черта! Что за шутки! И поспать не дадут! — спросонья чертыхался Потехин, но, увидев Бухно, приподнялся и сел на сено, расстеленное на полу. — Голова страсть как болит. С Новым годом!

Бухно и Серкин не могли удержаться от смеха:

— Крепко гульнули!

— Да, неплохо! Теперь бы похмелиться…

— Вот и отрезвишься на морозе, — сказал со смехом Бухно. — Быстро собирайтесь — и в путь!

Растолкали остальных, начали умываться, некоторые выбегали во двор и растирались снегом. Из погреба вылезли Минченко и хозяйка с ведром картофеля, луком, миской капусты. У разрумянившегося Минченко блудливо бегали глаза, и он шутками хотел скрыть свое смущение. Узнав, что через два часа выезжаем, он схватил нож, начал чистить картофель, а хозяйка заметалась, захлопотала у плиты и стола. Она хотела приготовить борщ с мясом, но теперь на это не хватало времени. Решила быстро приготовить картофельное пюре как гарнир к колбасным консервам.

Потехин с Павловым, предварительно пошушукавшись с Минченко, ушли и вскоре вернулись с бутылкой самогона. Все повеселели, а у меня опять дрогнул желудок только от одного вида этого «зеленого змия». Бухно и Серкин ушли.

Все уселись за стол, расставили стаканы. Ждали, когда сварится картофель. Хозяйка приготовила пюре, вскрыли банки консервов и колбасу ломтиками выложила в миску. Забулькал самогон в стаканы. Я схватил частично опорожненную консервную банку, бросил туда пюре, взял шмат хлеба и вылетел из дому, спасаясь от хмельного духа. Без особого аппетита, через силу, я съел все, что взял с собой, присев в пикапе.

Потом ребята вышли перекурить. Шофер выносил наши пожитки и складывал в пикап.

Все вошли в дом, присели перед дорогой, хотели проститься с хозяйкой, но той и след простыл — убежала или спряталась. Потехин не преминул подшутить над Минченко по этому поводу. Было видно, что всем не хочется уезжать после такой новогодней ночи.

Шофер залил горячей водой радиатор машины, завел, все уселись и уехали, не закрыв ворота. На крылечко откуда-то вышла хозяйка, помахала рукой, украдкой вытирая концом платка глаза. Никто нас больше не провожал, видимо, не думали, что мы так быстро уедем. Возможно, потом молодухи вздохнут, когда узнают, что нас уже нет в деревне, но сейчас подавляли вздохи наши ребята.

Снежные поля медленно вращались вокруг нашей машины, а сзади нее бежали, извиваясь, белые змейки. На заносах и в оврагах машина натужно выла, злясь на свои лысые покрышки. Нам нередко приходилось выпрыгивать из кузова и подталкивать ее, согреваясь и разминаясь.

К ночи мы добрались до Балашова и заночевали в каком-то пустом доме. Было страшно холодно, мы все рассыпались в поисках дров. Тащили все, что попало. Всех находчивей оказался опять-таки Минченко. Он залез на чердак дома и обнаружил там много разной рухляди, поломанной и негодной мебели. Все это полетело вниз с грохотом и столбом пыли. К полуночи мы храпели на сене на полу в относительном тепле.

Рано утром, вздрагивая от холода, закусили хлебом с маргарином, шофер подогрел воду в ведрах, залил радиатор, мы сели и тронулись на Баланду. В Баланде мы разыскали какую-то столовую. Не знаю, был ли вкусен суп, важнее, что он был обжигающе горячим.

В нашей колонне был автобус — ехало в нем начальство и женщины — и несколько полуторок с кузовами в виде брезентовых будок и дощатыми лавками. В них ехали рабочие и везли разные грузы: продовольствие, горючее, инструмент, гвозди и все другое, нужное для стройки.

Оказывается, наше УВПС разделялось на несколько колонн, каждая из которых ехала в свой пункт назначения. Подразделение Бухно, куда входили мы (бывшая сантехконтора), должно было прибыть в село Михайловку, обосноваться там и начать строительство линии обороны. Мы вздохнули с облегчением, когда увидели первые дома села, но и с каким-то внутренним волнением. Что нас ожидает на новом месте? Как сложится дальнейшая жизнь?

Мы имели слабую информацию о положении на фронтах, знали лишь, что наши войска отступают с ожесточенными боями. У нас не было рации, редко в каком населенном пункте работал радиоузел. Газеты, если и попадались, были одно-двухнедельной давности. Но и эти сведения были устрашающими. Нет, танки и механизированные войска шапками не закидаешь, как предполагал Боря Зайцев в первый день войны. К горькому сожалению, сбывались мои предсказания о длительной ожесточенной войне с огромными потерями. Я вот уже более полугода ничего не знал о своих родных. Где мои три брата, живы ли? Как живется в военное время моим родителям и двум сестрам в Миллерове?

В Михайловку мы прибыли в красную морозную вечернюю зарю. Темно-голубые столбы дыма над трубами хат, подкрашенные в ярко-красный цвет, приветствовали нас и радовали предстоящим теплом и домашним уютом, встречей с новыми людьми. Председатель колхоза знал о нашем приезде, учел возможности каждой семьи разместить нас на жительство.

Потехин и Минченко устроились, подыскав себе дом с молодой хозяйкой, поэтому я, Петя Пономарев и Володя Павлов решили держаться вместе и стать на постой к семье Глуховых, куда было определено три человека. Как оказалось, нам повезло.

Хозяйке Алевтине Глуховой было лет 35, дочери Надежде — около 16. Хату они содержали в чистоте, дрова им заготовил хозяин до мобилизации в армию. И мать, и дочь оказались деревенскими красавицами, весьма симпатичными, общительными.

Мать и дочь спали на русской печи, а нас разместили на двух кроватях. После многомесячной походной жизни это было для нас блаженством. Ужинали все вместе. На столе аппетитно красовались огурцы и помидоры, дымился картофель, затем появилась тыквенная каша с подсолнечным маслом.

На следующий день хозяйка ушла ни свет ни заря на колхозную ферму — она была скотницей и дояркой. Пока мы отсыпались, Надя Глухова уже раскочегарила печку и начистила картошки, готовясь жарить. Увидев, что я поднимаюсь, она отвернулась. А я, одевшись и обувшись, полез в свой вещмешок, достал маргарин и консервы, и отдал Наде.