Недооцененные события истории. Книга исторических заблуждений - Людвиг Стомма Страница 9

Однако все это мелочи по сравнению с интеллектуальной культурой. Амин Маалуф констатирует («Крестовые походы глазами арабов»; Варшава, 2001): «При посредничестве арабов, бывших переводчиками и продолжателями греческих классиков, Запад смог унаследовать (без христианской цензуры. — Л. С.) античную культуру. В области медицины, астрономии, химии, географии, математики и архитектуры франки черпали из арабских книг знания, которые они усваивали, развивали и впоследствии приумножили. Сколько же сегодня используется слов, служащих тому доказательством: зенит, надир, азимут, алгебра, алгоритм или цифра. А если говорить о промышленности, то европейцы научились у арабов делать бумагу, обрабатывать кожу и производить текстиль, изготавливать алкоголь и сахар, тоже, кстати, слова, взятые из арабского (…). Список арабских заимствований бесконечен». В свою очередь арабы признавали техническое превосходство вооружения франков и уважали их судебную систему. И все же арабы считали себя, и следует признать, имели на то основания, носителями высшей цивилизации, уж во всяком случае, более утонченной и близкой заповедям Моисея. Усама ибн Мункыз (1095–1188) — эмир из рода Мункизидов из Шейзара — в своей автобиографии «Kitab al-itibar» [14](во французском переводе «Des enseignements de la Vie»; Paris, 1983) приводит много связанных с этим замечательных анекдотов. Вот один из них: «Однажды, по приезде в Иерусалим, я зашел в мечеть Аль-Акса. Рядом находилась мечеть поменьше, переделанная европейцами в их костел. Когда я проходил мимо его врат, меня заметили знакомые крестоносцы и оставили одного в нем, дабы я мог помолиться. Я вошел и стоял, погруженный в молитву. Вдруг на меня набросился какой-то франк, повернул лицом к востоку, швырнул на колени и крикнул: “Так молись!”. А затем принялся меня ругать. К счастью, воротились мои знакомые тамплиеры и выручили меня. Они горячо извинялись, говоря: “Этот невежа только что прибыл из Европы, а посему не имел еще дела с благовоспитанными людьми”». Так извинялись фанатичные тамплиеры! Исходя из этого и других подобных происшествий Усама делает обобщение: «Каждый, что недавно прибыл из страны франков, отличается своей невоспитанностью от тех, кто уже освоился в этой стране и сжился с мусульманами». Достойнейшим примером и символом этой мусульманской толерантности и открытости миру является, несомненно, правление Салах ад-Дина (Саладина). Амин Маалуф посвятил ему главу под знаменательным названием «Слезы Салах ад-Дина». Слезы, понятно, символические. Речь о том, что Саладин в своем сочувствии и понимании всего убожества жестокости далеко опережал свое время. «Однажды, — рассказывает Баха ад-Дин, — когда я сопровождал султана в походе против франков, к нам приблизился разведчик, а за ним рыдавшая и бившая себя в грудь женщина. “Она вышла из лагеря франков, — пояснил разведчик, — чтобы встретить нашего господина, и мы взяли ее с собой”. Салах ад-Дин обратился к переводчику, чтобы тот ее выслушал. Она сказала: “Мусульманские злодеи ворвались вчера в мой шатер и похитили мою маленькую дочку. Я проплакала всю ночь, и тогда ваши солдаты сказали мне, что король мусульман милосерден, мы разрешаем тебе идти к нему, сможешь попросить за свою дочь. Вот я и пришла и уповаю на твою милость”. Саладин был растроган, и на глазах его показались слезы. Он послал кого-то на невольничий рынок, чтобы найти девочку, и не прошло и часа, как появился всадник с малышкой на руках. Мать, как только ее увидала, бросилась наземь, измазав свое лицо песком, а все присутствовавшие плакали от волнения. Затем она подняла глаза к небу и начала говорить непонятные вещи. Тогда ей отдали дочь и отвели обратно в лагерь франков (…). Благородство Саладина соседствовало подчас с легкомыслием».

Было бы несправедливо утверждать, что все захватчики не ценили благородство и милосердие, свойственные арабской культуре. Фридрих Барбаросса получил Иерусалим путем заключения соглашений («ни император, ни султан не были фанатиками своих религий» — замечает Рансимен), не пролив при этом ни капли крови. У Золотых Ворот Иерусалима императора встречал кади Шамс ад-Дин из Наблуса. Вот его рассказ: «Когда император, король франков, прибыл в Иерусалим, я сопровождал его, как приказал мне Аль-Камиль. Я проводил короля на аль-Харам аш-Шариф [15], где тот посетил малые мечети. Потом мы отправились в мечеть Аль-Акса, архитектурой которой он восхищался, и к Куполу Скалы. Император был очарован красотой минбара и поднялся по ступеням вверх. А когда спустился, взял меня под руку и потянул обратно в Аль-Акса. Там он заметил одного патера, что хотел с Евангелием в руках войти в мечеть. Рассерженный император принялся ему выговаривать: “Кто тебя привел сюда? Богом клянусь, если хоть один из вас осмелится без разрешения преступить сей порог, велю выколоть глаза ослушнику”. Перепуганный патер быстро удалился. Той ночью я попросил муэдзина не тревожить императора и не призывать к молитве. Однако когда на другой день я отправился к императору, тот спросил меня: “О кади, почему муэдзины не призывали, как обычно, к молитве?”. Я ответил: “Это я им запретил, ради спокойствия вашего величества”. “Не следовало этого делать, — заметил император, — поскольку я остался ночевать в Иерусалиме, прежде всего затем, чтобы послушать ночью призыв муэдзина”».

К сожалению, 10 июня 1190 г. в малой излучине речушки Селиф император Фридрих Барбаросса утонул. По сообщениям очевидцев, воды там было по пояс. Скорее всего, случился инфаркт. С точки зрения медицины, это ничего не меняет. А вот в истории — меняет все. С уходом императора Фридриха исчез шанс на примирение христианства с исламом. Началась эпоха ненависти. Ислам закаменел в отрицании. И даже окончательная победа с полным изгнанием европейцев ничего не изменила. Ведь мусульманский мир убедился, что побежденные ими варвары обустраивают все большие пространства в мире на свой лад. Не прошло и трех столетий, как христиане вытеснили ислам со своей земли, через пять веков пришел конец турецкому могуществу… «В то время как в Западной Европе эпоха Крестовых походов, — пишет Амин Маалуф, — стала началом настоящей революции, как экономической, так и культурной, на Востоке по окончании священной войны наступили долгие века застоя и отсталости. Излишняя впечатлительность, оборонительная позиция, нетерпимость, интеллектуальная бесплодность — эти черты будут только развиваться в исламе по мере развития мировой революции, сталкивая его на обочину. Прогресс — это чужое. Современность — это чужое. Неужели для подтверждения собственной культурной и религиозной идентичности требовалось отвергнуть современность и модернизацию как символы Запада? Или же наоборот, следовало решительно двинуться по пути перемен, даже рискуя потерять собственную индивидуальность. Ни Иран, ни Турция, ни арабские страны не смогли разрешить эту дилемму; именно поэтому мы и сегодня наблюдаем часто резкие скачки от фазы характеризующегося ксенофобией крайнего консерватизма к фазе некритичного принятия западных моделей (…). Мы часто с изумлением обнаруживаем, до какой степени на позицию мусульман, а особенно арабов, по отношению к Западу по-прежнему влияют события, финал которых имел место семьсот лет назад».

Мусульманский терроризм наряду со своей геополитической и экономической обусловленностью еще и уходит корнями в давнюю традицию борьбы против крестоносцев. Две из трех Армий освобождения Палестины носят исторические названия «Хитин» и «Айн Джалут», то есть мест победоносных битв арабов с крестоносцами. Язык политиков стран Ближнего Востока пронизан постоянными, чтобы не сказать навязчивыми, упоминаниями времен Крестовых походов. Еще одна цитата из Амина Маалуфа: «Невозможно отличить прошлое от настоящего, когда думаешь о Дамаске и Иерусалиме, которые сражаются за контроль над Голанскими высотами и долиной Бекаа (…). В атакованном с разных сторон мусульманском мире возникло чувство преследуемого, что у некоторых фанатиков приобретает опасную форму мании (…), и нет ни малейшего сомнения, что раскол между этими двумя мирами датируется временами Крестовых походов, по сей день воспринимаемых арабами, как совершенное над ними насилие». Вот так Римский папа Урбан II породил Усаму бен Ладена. И это вовсе не интеллектуальный парадокс.