Княжна Тараканова - Эдвард Радзинский Страница 7

Вопль «ура!» из тысячи глоток. Грохочут пушки.

Картина на стене, изображавшая Чесменскую баталию (как много изображений знаменитого боя развешано по комнатам дворца!), надвинулась на умиравшего старика… Исполинская фигура Орлова — на адмиральском судне «Три иерарха» Лицо со шрамом, искаженное бешенством, яростью боя…

А потом на том же корабле он увидел…

Григорий Орлов в фантастическом камзоле, усыпанном бриллиантами, стоял на палубе.

— Гришка?! Ну, красавец! Ну, враг!.. Ты тут зачем? Они обнялись.

— Матушка послала — мир добыть у турок…

— И ты… ее оставил?! Оставил Петербург? С ума спрыгнул?

— Глупец ты, Алеша… Я — все для нее! Я ей руку на спину положу — и уж обмерла… Баба, одно слово! Знаешь, как она величала меня, посылая?.. «Ангел…» «Посылаю ангела мира к этим страшным бородатым туркам».

И он захохотал.

— Прост ты, Гриша, ох как прост… Неужто не понял, что случилось? Она нас обоих из Петербурга отослала!

Но Григорий только смеялся.

А потом он получил пакет из Петербурга… Григорий читает письмо — в бешенстве комкает бумагу, топчет ногами. И крик, вопль:

— Лошаде-е-ей!!

И уж карета мчит через всю Россию.

— Гони, гони, — вопит из кареты обезумевший Григорий.

— Куда гнать-то, милок? Во дворце уже другой! — усмехнулся старик.

Улыбающееся благосклонной улыбкой лицо Екатерины. — Я многим обязана семье Орловых. И осыпала их за то богатством и почестями. И всегда буду им покровительствовать. Но мое решение неизменно. Я терпела одиннадцать лет! И теперь хочу жить, как мне вздумается. И вполне независимо…

— Уже появился во дворце другой Гришка — Потемкин. Главный фаворит. Это мы его во дворец ввели когда-то. И за то ненавидел он нас — ох ненавидел! И мы его…

— Что касается вас, Алексей Григорьевич, расположение мое к вам неизменно. Вы по-прежнему являетесь начальствующим над нашим флотом в Средиземном море. И никто по-прежнему не вправе требовать ни в чем у вас отчета. Надеюсь, что пребывание ваше в Италии и впредь будет столь же приятным, — улыбнулась с портрета Екатерина. — Это был приказ: сидеть в Италии, а в Петербург ни ногой. Боялась нас матушка, — засмеялся старик, — Гришку-брата целый год в Петербург не пускала. Потом пустила. А меня — нет. Двое Орловых — слишком много для одного Санкт-Петербурга! Крепко запомнила…

Лицо Григория:

— Как думаешь, матушка, достаточно мне месяца, чтобы сбросить тебя с престола, коли захочу?..

— И вот тогда, в Италии… — прошептал умирающий старик.

Екатерина усмехнулась на портрете.

— Никого… Никого ты не любила… ни Гришку Потемкина, ни Гришку-брата… ни всех бесчисленных твоих любимцев случая… И я тогда никого не любил. И оттого мы так хорошо понимали друг друга… пока тогда в Италии…

Старик вновь увидел лицо той женщины.

Она склонилась над постелью…

Его сын наклонился над постелью — Александр Чесменский, незаконный сын.

— Папенька, Александр пришел… — сказала Анна.

— И румянец у него чахоточный, — беззвучно шептал старик, — ее румянец.

— Он не узнаёт, — жалко сказала Анна молодому человеку, — побудьте пока в той комнате, Александр.

— Впору причащать, — сказал сзади Изотов.

— За митрополитом Платоном послали, — пролепетала Анна.

— Тогда в Италии… Тогда в Италии… — шептал старик. — Сколько же я не видел тебя? Тридцать три года. Цифра-то особая… Женщина шла к нему из темноты…

— Он что-то просит, — беспомощно обратилась к Изотову Анна.

— Шандал велят подвинуть, — сказал Изотов, глядя на шевелящиеся губы графа.

Старый сержант поднял бронзовый шандал с экраном, стоявший на бюро.

Перенес к постели. И зажег свечу. На экране проступило изображение той женщины. Она сидела у камина и глядела в серебряный таз. В тазу плавали кораблики с зажженными свечами.

Вошел слуга и тихо сказал Анне:

— Митрополит Платон больны-с… Велели сообщить — викария своего пришлют.

— Не захотел!.. Не захотел! — в ужасе шептала Анна.

Старик глядел на экран.

И кораблики в тазу превращались в огромные корабли. Она стояла на палубе, как тогда. В том же плаще с капюшоном, надвинутым на лицо.

Она сбросила капюшон — и страшные, беспощадные, горящие глаза уставились на графа…

Старик захрипел.

26 декабря 1807 года.

Величественный старец сидел за грубой, старинной работы конторкой — митрополит Московский и Коломенский Платон, автор знаменитой «Краткой русской церковной истории». «Этим трудом он достойно завершил XVIII век и благословил век XIX» — так оценил его сочинение великий историк Сергей Михайлович Соловьев.

Митрополит обмакнул перо и записал: «26 декабря 1807 года. Граф Орлов умер. Меня присылали звать… Но мог ли я согласиться по слабости моей?..»