Зимняя война 1939-1940 гг. - Гордон Франк Сандер Страница 7

* * *

С дымом от первых русских бомб на заднем плане, Маннергейм, при полном параде, прошел в Министерство обороны на Коркеавуоренкату, в нескольких минутах ходьбы от его дома. Это был другой Маннергейм, не такой, какого мы только что видели. Исчезли депрессия и старческая усталость. «Сим я уведомляю Вас, что принимаю назначение на должность Верховного главнокомандующего, о чем так много говорили», — безапелляционно заявил Маннергейм.

Министр сообщил главнокомандующему об обстановке. Она была плохой. Советы, которые, очевидно, несколько недель сосредотачивали силы, вторглись на территорию Финляндии в девяти местах вдоль всей шестисоткилометровой границы. Основной удар наносился на перешейке. Ниукканен оценил силы вторжения в два миллиона человек, пять тысяч тяжелых орудий и несколько сотен танков, плюс тысячу самолетов. (Данные Ниукканена были неточны: первоначальные силы вторжения включали в себя 400 000 солдат, 2000 танков, 2000 полевых орудий и 2000 самолетов, а к концу войны все эти числа удвоились или утроились.) Помимо Хельсинки, доложил министр, многие другие финские большие и малые города, включая Виипури и Лахти, сообщили о налетах.

Были еще новости. Советские военно-морские силы тоже начали боевые действия и нанесли артиллерийские удары по нескольким островам и береговым фортам. Если Маннергейм и был шокирован масштабами вторжения или огромными задачами, которые на него свалились, он этого не показал. После посещения Ниукканена Маннергейм нанес визит президенту Каллио. Там Маннергейм отозвал свою просьбу об отставке и формально вступил в должность главнокомандующего финской армией. Затем Маннергейм вернулся домой.

Молва о назначении Маннергейма быстро распространилась. Большинству финнов только это и было нужно знать. В ту ночь, когда Хельсинки пылал, Эллистон записал о том, как это назначение повлияло на финскую публику: «Когда я шел по руинам Хельсинки, по разбомбленным улицам, я видел, как на стены домов наклеивали плакаты с объявлением о назначении Маннергейма, — написал он. — Я могу засвидетельствовать, что ни одна прокламация не могла так поднять боевой дух нации, как назначение Маннергейма главнокомандующим».

* * *

Второй налет, более короткий, но более смертельный и массированный, начался в 14.55, как раз когда Хельсинки все еще приходил в себя после первого налета. На этот раз советские самолеты несли только бомбы и зажигалки.

Опять, как и во время первого налета, во время которого целились, очевидно, в недавно открытый аэропорт Мальми, цель стервятников была ужасна. Целясь в железнодорожный вокзал, откуда Паасикиви уезжал на длительные и сложные переговоры, бомбардировщики попали по площади перед вокзалом. Попали в том числе и в автобус, который только что взял на борт пассажиров. Автобус был моментально охвачен пламенем, а шокирующая фотография автобуса с обгоревшими останками нескольких финских граждан обошла все газеты мира на следующий день.

Несколько зажигательных бомб было сброшено на престижный Технологический университет Хельсинки на Бульварной улице, который был почти полностью сровнен с землей. Было убито несколько преподавателей и студентов; при этом были выбиты почти все окна в советском посольстве неподалеку, к большому удовольствию горожан.

Сбросив бомбы, самолеты спикировали и открыли огонь из пулеметов по всему, что двигалось, в большинстве по разбегающимся горожанам, ранив и убив еще несколько десятков. После этого самолеты вернулись на свои базы в Эстонии, в то время как далее на восток советские пилоты вернулись на свои базы в Ленинграде после разрушительного налета на Выборг.

* * *

Советские самолеты на бреющем полете, чуть ли не задевающие верхушки деревьев, — вот что запомнилось выборжанину Олави Эронену, связному из полка в районе Куолемаярви. Как и многие другие однополчане, Эронен был захвачен началом войны врасплох.

«Мы не верили, что начнется война, — вспоминал он позднее. — У нас с русскими был договор о ненападении, и люди оставались дома до последнего момента. Вечером перед днем начала войны я был дома и пошел в сауну. В семь утра ушел в полк. Когда я спускался по лестнице, отец открыл окно и крикнул мне, что началась война. Ему позвонил станционный смотритель из Терийоки и сообщил, что крупнокалиберная артиллерия из Кронштадта открыла огонь».

Канонада не утихала, а Эронен помчался в маленький городок Сейвасто, который находился неподалеку от обстреливаемого района. Он должен был эвакуировать шокированных жителей. Подняв голову, он увидел эскадру советских бомбардировщиков, направляющихся на Виипури и другие места на западе. «В небе было черно от самолетов». Несколькими часами позже стервятники вернулись, но летели гораздо ниже. «По какой-то причине им было приказано лететь очень низко, чуть выше деревьев. Очевидно, они считали, что это самый безопасный способ вернуться. Как бы там ни было, я сопровождал жителей деревни и обернулся на странный шум. Тут я увидел, что один из красных самолетов летел прямо на меня. Он летел так низко, что мне показалось — я могу его достать рукой.

Я несколько раз выстрелил по нему из винтовки, но, очевидно, ничего важного не задел. — Вскоре он понял, что вел себя глупо. — Только после до меня дошло, что на этих самолетах было много стрелков и я был для них легкой добычей, так как стоял на открытом месте». Со своей стороны, советские ВВС, которые потеряли много бомбардировщиков от огня с земли в три последующих дня, изменили свою манеру полета. «Позднее они не летали так низко», — отметил Эронен.

Марта Геллхорн ела запоздалый завтрак в «Кемпе», когда начался второй русский налет. «Я никогда не ощущала таких взрывов, — писала она Хемингуэю. — Все вокруг ходило ходуном. Наверное, в марте в Барселоне было так же, — писала она, имея в виду наступление фашистских итальянских сил на каталонскую республиканскую столицу в марте 1938 года. Оба они стенографировали свои похождения в Испании. — Я вышла на улицу и увидела огромную дымовую завесу, надвигающуюся по улице, а люди говорили: газы. Это было ужасно, могу я сказать. Я свой противогаз оставила в Нью-Йорке и действительно подумала, что нам конец».

К счастью, это была ложная тревога. Это был один из многих вредных слухов, распространившихся по контуженной столице в первые дни войны, наполненные ужасом. Газов не было, и это был один из ужасов Первой мировой войны, который не появился на Второй, — по крайней мере, пока. Еще один слух, который тоже оказался ложным — или преувеличенным — был слух о русском парашютном десанте на столицу. На самом деле русские, которые были, наверное, самой продвинутой страной в парашютной тактике и сделали прыжки с парашютом национальным видом спорта, действительно сбрасывали небольшие группы разведчиков, включая финскоговорящих шпионов. Эти группы были сброшены на Карельском перешейке и в Петсамо на Крайнем Севере и потерпели полное фиаско: большинство из них было обнаружено и расстреляно на месте, или же убито еще в воздухе. Если им удавалось приземлиться, то им было сложно собрать группу в густых финских лесах. Тем не менее простого использования парашютистов — впервые в современной войне — было достаточно, чтобы послать волну ужаса, которая захлестнула Хельсинки.