Зимняя война 1939-1940 гг. - Гордон Франк Сандер Страница 6

В дополнение к этому Маннергейм, как и многие рано ушедшие в отставку военачальники, не был особо рад уходу в тень. Фотографии Маннергейма межвоенного периода, когда он был главой совета директоров в коммерческом банке в Хельсинки, показывают, насколько он напряжен и недоволен. В сердце своем он все еще был солдатом. Это были годы затворничества Маннергейма. По некоторым данным, в конце 1920-х годов ему так надоела гражданская жизнь, что он собирался вступить во французский Иностранный легион.

В любом случае, если Маннергейм хотел уйти на покой, он сделал это так, чтобы с расстояния все же наблюдать за событиями. Он взял в аренду большой особняк в дипломатическом районе Хельсинки (сейчас там располагается Музей Маннергейма) и заполнил особняк всеми трофеями и военными регалиями, которые он собрал за свою долгую жизнь, включая один год, который он провел в седле в Китае по заданию русской разведки. Он тихо ждал, когда стране снова потребуются его услуги.

* * *

Они потребовались в 1931 году, когда возрождающаяся Россия начала бряцать оружием. Только что избранный президент Пер Эвинд Свинхувуд попросил Маннергейма стать председателем финского оборонительного совета, консультативного органа по надзору за строительством финских оборонительных сил и приграничных укреплений. Особое внимание уделялось Карельской оборонительной линии, частично рукотворной, частично природной, шедшей от Финского залива через Сумма к реке Вуокси и заканчивающейся в Тайпале. Эта оборонительная полоса отделяла Финляндию от России, и ее строительство Маннергейм лично инициировал в 1918 году, и в результате эта линия стала носить его имя, хотя в конечном итоге Маннергейм почти не имел отношения к ее разработке. [2]

Итак, Маннергейм снова откликнулся на призыв. Незадолго до этих события, когда кризис с Россией достиг апогея, он также руководил частичной мобилизацией финских вооруженных сил. Это была самая неприятная работа, которая ему доставалась. Разозленный отказами правительства, которое скептически относилось к угрозе вторжения и не выделяло средств, в том числе на достройку Карельской оборонительной линии, он несколько раз уходил с этого поста. В последний раз он ушел с поста в июне 1939 года. Когда он узнал о переговорах между правительством и Москвой еще до того, как переговоры были прерваны, Маннергейм призвал кабинет найти какой-нибудь способ удовлетворить Кремль без войны. «Мы должны обязательно прийти к соглашению мирным путем», — призывал он.

«Маннергейм умел бояться, — отметил финский историк Вейо Мери, — хорошее качество для солдата». Он также понимал и принимал легитимные стратегические озабоченности Кремля, хотя и неуклюже заявленные, о защите подступов к Ленинграду в грядущем конфликте. Удивительно для человека, который отказывался пожать руку коммунисту.

«Белый генерал, которого коммунистические пропагандисты называли «убийцей рабочего класса», был, наверное, последним человеком, кого русские могли ожидать увидеть в рядах сторонников их требований, — отмечает Макс Якобсон. — Однако Маннергейм и тогда, и позже стоял за умеренность и гибкость во внешней политике, и как бывший царский офицер понимал проблемы оборонительного планирования России».

В конце концов, как отметил Сталин на переговорах в Москве, британцы использовали Койвисто в качестве стоянки при успешной торпедной атаке на Кронштадт в 1919 году в качестве своей неофициальной, но решающей помощи Эстонии, которая в то время вела бой против своего красного мятежа. Финляндия тоже успешно подавила его с немецкой помощью годом ранее. У русских тоже были веские причины бояться. Как Сталин сказал скептичным финским делегатам, которые не верили в возможность другой великой державы использовать территорию Финляндии для нападения на Россию, «все в этом мире может измениться» (и действительно, это Сталин вскоре узнал на своем опыте в июне 1941 года, когда его предполагаемый нацистский союзник повернул оружие против СССР).

За несколько месяцев до переговоров в Москве Маннергейм продолжил увещевать правительство Каяндера отдать русским как можно больше земли без угрозы национальной безопасности. Он предложил отдать Советам несколько крупных островов в Финском заливе, передвинуть границу на запад и передать часть территории в Карелии. Когда кабинет сообщил ему, что он не переживет возмущения общественности при таких уступках, Маннергейм пошел даже дальше и предложил поставить на карту свой престиж и поручиться за необходимость таких уступок. (Правительство не приняло это предложение.)

Более того, он сказал: «Армия не может сражаться». Конечно, это было преувеличение. Маннергейм имел в виду, что у финнов было мало оружия, чтобы сражаться, и это было чистой правдой. К осени 1939 года, после энергичного перевооружения армии, которое он сумел продавить, финская армия могла выставить 265 000 солдат — выдающееся достижение для страны в 3,7 миллиона человек. Но каким оружием они должны были сражаться? В армии было всего 10 боеготовых танков «Виккерс» (половина из них была уничтожена в катастрофичном бою в феврале 1940 года). Часть винтовок была 1890-х годов.

Конечно, армия все равно будет сражаться. Да будет так. Хотя никаких явных соглашений об этом не было, всем было ясно, что если случится худшее и война все же разразится, то Маннергейм станет главнокомандующим.

Теперь, в это роковое утро, когда русские бомбардировщики зашили небо над Хельсинки, Маннергейм понял, что худшее все же наконец случилось. Теперь его страна снова нуждалась в нем, и более ничего не имело значения. В конце концов, он не был таким сложным человеком. Маннергейм был должен сделать то, для чего он родился и рос, и эта возможность вернула ему былую энергию.

В особняке Маннергейма, заваленном трофеями, находилась и картина его старого друга и брата по оружию, Акселя Галлен-Каллела. На картине были изображены финские солдаты на лыжах, в белом, идущие по лесу для того, чтобы нанести удар по своему историческому противнику — русским. Художник написал полотно сорок лет назад, в 1899 году, в протест против печально известного указа Николая II об отмене финской автономии. Галлен-Каллела умер в 1931 году и считал картину слишком провокационной, не выставлял ее и хранил у себя. После Гражданской войны, в которой этот пылкий националист служил в качестве адъютанта Маннергейма, художник подарил картину своему главнокомандующему.

Маннергейм повесил холст на видном месте у себя в кабинете. Смотрел ли он на полотно в тот день, 30 ноября 1939 года, когда эта фантазия становилась реальностью, а он становился новым командующим? Или же, может быть, он думал о сыне Галлен-Каллела Йорме, который служил в офицерском звании на фронте в Карелии и которого он опекал?