След грифона - Сергей Максимов Страница 7

– Сергей, откуда вы берете эти невыносимые, извозчичьи слова? Что это значит – «шарахаетесь»? – продолжала Маргарита Ивановна.

Подросток есть подросток. Он весь скроен из противоречий. Как хотелось чаще отдавать честь старшим по званию, когда он впервые надел форму! И вот уже кажется, что офицеры приветствуют как-то несерьезно, как-то даже снисходительно. Как ребенка, вырядившегося в военную форму. А он уже кадет... Он и думать не мог, что встречные офицеры тоже когда-то были кадетами. А крепкие словечки в речи, от которых вздрагивает тетушка Маргарита? Будущий офицер, по мнению кадетов, должен знать крепкие слова. Другое дело, что предназначены они для произнесения не в светском салоне. А слово «шарахаетесь» – здесь Сергей был согласен – не совсем подходило к поведению все же достаточно милых тетушек. Они не шарахались. Скорее они «канканировали» или «отплясывали» в сторону. Но эти слова он благоразумно не стал произносить.

До Ямского переулка, где находилась нужная им швейная мастерская, они не дошли. На Новособорной площади точно глас Господень их накрыл тяжелый гул главного колокола Троицкого кафедрального собора...

Волей звонаря с места было тронуто 339 пудов и 30 фунтов главного колокола храма. Колокол коснулся тяжелым языком своей литой, дорогого сплава щеки. И из неба колокола раз за разом стали выливаться широкие раскаты. Они падали на площадь и, мягко оттолкнувшись от земли, улетали под облака. И вот уже, казалось, небеса откликнулись глубоким, до корней пробирающим, страшным вблизи нижним до... Стаи ворон и сорок поднялись вверх с крыши губернского правления и со всех близлежащих зданий. Все зимующие птицы – пропали. От воробьев с синичками до ворон и сорок – исчезли все... Прогоняя прочь обычных хозяев зимнего неба, поочередно зазвучали десять колоколов храма. Они созвали голубей. Голуби, невесть откуда появившиеся, заполнили все пространство вокруг. Колокольный звон, начавшись с Воскресенской горы, пролетел одновременно к Алексеевскому монастырю и Петропавловскому собору, крылом своим задев Богоявленский собор. Он улетел к далекой Сретенской церкви на Ближнем ключе. Разбудил ее колокола и вернулся обратно. Замкнулся звон снова на Новособорной площади. Толпы людей выходили на площадь из храма.

Из Троицкого храма – точной копии московского храма Христа Спасителя, и того же архитектора Тона, – толпа вытеснила кадета выпускного курса Омского кадетского корпуса Анатолия Пепеляева.

– Здорово, брат! – смеясь, точно красуясь ровными, здоровыми, молодыми зубами, прокричал Анатоль.

– Чтоб ты сдох! – ответил ему словами кадетской считалки Суровцев. – Я, брат, под арестом. Иду новый мундир заказывать. Вечером на бал поведут, – пользуясь моментом, пока люди оттеснили его тетушек, крикнул Сережа.

– Так, значит, вечером увидимся, – уносимый людским потоком, прокричал Анатоль. – Меня тоже вчера по портным таскали... всего иголками истыкали канальи!.. Серж, нам телефон поставили... Если что, проси у барышни квартиру Пепеляевых! Трубку снимает экономка. Она дура полная. Ты проси к аппарату Анатолия Николаевича. Это я! – выпалил как из пулемета Пепеляев.

Им не дали договорить. Люди, выходящие из Троицкого собора, стали заполнять Новособорную площадь. Сутолока стояла такая, что нечего было и думать о том, что без помех можно пройти вниз по Почтамтской улице. Извозчики, один за другим вылетавшие на площадь с Московского тракта, едва справлялись со своими обязанностями.

Ох уж эти томские извозчики! В Томске извозчичий промысел традиционно считался одним из самых почетных и верных. По переписи начала девятнадцатого века, к удивлению переписчиков, оказалось, что в городе количество лошадей превышает количество жителей. Это сделало лошадь главной и единственной составляющей томского герба.

Тетушки, посовещавшись, решили не идти в Ямской переулок и повели Сережу в мастерскую мужского платья «Дукул», находящуюся поблизости. У «Дукула» и заказали мундир. Цена была высока. «Что-то, право, тетушки разгулялись, – отметил Сережа. – Не иначе как свои виды имеют на этот бал».

Он был прав. И Мария Александровна, и Маргарита Ивановна имели свои виды.

Они были хороши собой и молоды, эти тетушки... Настолько молоды, что им хотелось найти для себя достойную партию. Потому Сережу и определили в Омский кадетский корпус в возрасте восьми лет. Сергей остался на второй год. Ну куда такому малышу успевать за десятилетними и одиннадцатилетними мальчишками? Тетушки одумались. Чего натворили?! Но было поздно... Сережа им так и сказал:

– Мои погоны теперь не трогать! Остаюсь на второй год. Не с вами же мне век коротать!

Против существующих правил, его не отчислили. За лето девятилетний кадет-второгодник старался сделаться «силачом». Это ему не удалось, но он стал «головой». По негласной кадетской табели о рангах «голова» есть умный, успевающий по всем предметам кадет, но не задавака. Тем летом они сдружились с Пепеляевым, и «силач» Анатоль взял шефство над юной и умной головой Сержа. Серж подтягивал Анатоля по умным предметам. Они окончательно сблизились, несмотря на двухлетнюю разницу в возрасте. Анатоль был старше. Так или иначе, но из-за позволения сдавать экзамены за два класса сразу, в связи с выказанными способностями, Сергей заканчивал корпус одновременно с Анатолем. Оба собирались продолжить учебу в Павловском военном училище.

Во второй год обучения он учился только на «отлично», удивляя преподавателей и друзей-кадетов феноменальной памятью и безотказностью в разъяснении чего-то недопонятого ими самими. Все его хвалили. Даже преподаватели музыки. Занятия эти носили характер необязательный, но почти все имеющие желание могли научиться сносно играть на фортепиано, а также петь. Но опять подростки – они и есть подростки. Если не все желали обучаться игре на фортепиано, виолончели или гитаре, куда всем вход был открыт, то петь в хоре училища хотели все. Причиной такого единодушия было то, что в хор не всех брали. Здесь присутствие музыкального слуха было обязательным. Сережа преуспел и здесь. Он солировал в хоре, что умиляло училищное начальство. Бывший второгодник оказался не только первым учеником, но и солистом с самым чистым и звонким голосом. В прошлом году петь ему запретили. Хормейстер сказал, что у него началась ломка голоса. А в этом году ему сказали, что у него формируется баритон очень красивого тембра, и снова запретили петь. Из-за своих творческих способностей он впервые оказался в карцере. Для потехи товарищей он иногда импровизировал, сочиняя на ходу куплеты водевильного характера про кадетскую жизнь и про преподавателей корпуса, подыгрывая себе на семиструнной гитаре. Все надрывались от смеха. Но кто-то нафискалил начальству. Мало того, нашелся летописец его творчества, который, оказывается, записывал его вирши. Несколько образцов его поэзии при проверке кадетских конспектов попали на глаза ротному офицеру. Несмотря на то что офицеры сами от души посмеялись над заносчивым и никем не любимым толстяком, приходящим преподавателем химии, Сергея упекли в карцер. Химик был тем самым исключением из правил, когда толстяки – люди веселые и добрые. Обрюзгший химик был злобен и мстителен, в чем Сергею потом пришлось еще не раз убедиться. Но и куплетец был не ласков: