Патриарх Гермоген - Дмитрий Володихин Страница 66

На Страстную неделю 1611 года в Москве разразилось вооруженное восстание. Вскоре после его поражения к столице подошли отряды земцев. Началась долгая осада Москвы. Спокойные дни перемежались со стычками и настоящими большими битвами.

Патриарх оказался в заточении.

По прошествии некоторого времени комендант московского гарнизона и глава пропольской администрации сделали новую попытку договориться с Гермогеном. Летопись не дает понять, когда именно это произошло, ясно лишь одно — в период осады Москвы земским ополчением: «Литовские люди Александр Гашевский (Гонсевский. — Д. В.) да Михаил Салтыков с товарищами посылали к патриарху Гермогену и сами к нему приходили [говоря ему], чтобы они послал к боярам и ко всем ратным людям [грамоты], чтоб они отошли от Москвы прочь: “А пришли они к Москве по твоему письму; а если де ты не станешь писать, то мы тебя велим уморить злой смертью”. Он же отвечал им: “Что де вы мне угрожаете, одного Бога я боюсь; если вы пойдете, все литовские люди, из Московского государства, я их благословлю отойти прочь; а если будете стоять в Московском, я их благословлю всех против вас стоять и помереть за православную христианскую веру”. Тот же Михаил, услышав такие речи от патриарха, еще больше сделал ему утеснение».

Любопытная деталь: Гермоген уже не отрицает своей тайной связи с ополченцами, не отрицает того, что писал им. Более того, глава Церкви подтверждает свое духовное водительство над осадившими Москву русскими полками. Московские воинские разряды излагают этот разговор иначе, наполняя слова патриарха более острым содержанием: «А как собрався Московского государства всякие люди Москву осадили, и польские люди ото всего рыцерства послали к патриарху Гермогену на Кириловское подворье полковника Казановского с товарыщи, да бояр князь Бориса Михайловича Лыкова, да Михаила Глебова [сына Салтыкова] да дьяка Василья Янова, а велели патриарху говорить и бить челом, чтоб он в полки к московским людям отписал, и велел им с полки от города отступить, а они пошлют к королю послов, чтоб он по прежнему договору королевича на Московское государство дал вскоре, а учинить бы с Московскими людьми о том срок, в кою пору послы по королевича сходят. И патриарх Ермоген в том отказал и говорил, что он их (земских ополченцев. — Д. В.) благословляет за Московское государство пострадать не токмо до крове, и до смерти, а их треклатых (то есть боярское правительство и пропольскую администрацию. — Д. В.) за неправду проклинает. И Олександра Гасевской с товарыщи святейшего патриарха Ермогена велели свести в Чюдов монастырь».

Следовательно, с точки зрения составителя разрядов, Гермоген всё же благословил земское ополчение, хотя и после подхода земских полков к столице. Наконец, августовская грамота 1611 года самым очевидным образом показывает: земцы получили патриаршее благословение.

Авторы исторических повестей и трактатов о Смутном времени по поводу роли Гермогена не имеют согласия между собой.

Еще при жизни Гермогена или же вскоре после его кончины появилось «Казанское сказание». Этот источник говорит: «Твердый же адамант святейший патриярх Ермоген Московский седяше в заточении и тайно писаше писания на Резань и во многия грады христоименитым людем, яко вручи себе Москву король польский прелестью и взял из царствующаго града вся сокровища царские и извезоша в Польшу, а хочет Москву предати конечному разоренью».

Другое сказание (принадлежащее перу князя С.И. Шаховского) рассказывает, в сущности, о том же самом: «Великий патриарх, новый исповедник, почувствовав сполна нынешнее несчастье, сзывает народ и повелевает мужественно против поляков за христианскую веру встать и бороться. И отправляет послания во все города Российской державы в поддержку людям, а сверх того посылает в Рязанскую землю, в город Переяславль, к воеводе и управителю рязанских земель, к Прокофью Ляпунову, и молит его, чтобы он не допустил разорения и окончательного падения царствующего града Москвы».

А вот знаменитый книжник первой половины XVII века князь Иван Андреевич Хворостинин создает иное полотно деятельности Гермогена. В большом историософском трактате «Словеса дней и царей и святителей московских» Иван Андреевич делает патриарха главным действующим лицом. Князь имел возможность лично общаться с Гермогеном, что придает его свидетельству особую ценность.

По его словам, однажды первоиерарх собрал людей, «сведущих в книжных премудростях», и обратился к ним с речью. Хворостинин не мог тогда ни записать ее, ни запомнить наизусть, но пересказ ее в устах Ивана Андреевича весьма точен: в этом убеждают любимые слова и выражения патриарха, которые легко обнаружить в других, дошедших до наших дней его сочинениях: «Рассказывают про меня смутьяны наши, что я призываю воинов и воодушевляю их противоборствовать этому враждебному и иноверному войску, которое, нарушив клятву, владеет нами вопреки словам своим. Но я ничего такого никогда вам не говорил, ведь вы свидетели моих слов. И одно я только вам повторял: “Облачитесь в оружие Божье, в пост и в молитвы. Кто научен грамоте, псалмами пусть вооружается; кто несведущ в книжной грамоте, молитву Иисуса пусть возьмет как оружие спасения; кто разбойник, пусть оставит это занятие; кто грабитель, пусть прекратит это делать; а кто стяжатель, пусть избавится от этого; а кто блудник, пусть отбросит от себя порок свой, — тогда все спасутся, обратятся к Богу и будут исцелены. И поможет нам Господь Бог…” Вот оружие православия, вот противоборство за веру, вот предписание устава! А что касается того, кого признали царем, то, если он не будет одной веры с нами, не царь он нам! Не будучи единоверным, пусть не будет он у нас владыкой и царем!»

Уже за одно это заявление — да не будет иноверец русским царем! — Гермоген жестоко пострадал. Даже от его благословляющих рук отгоняли людей неробкого десятка, а те, кто боялся сурового наказания, и сами не дерзали подойти к своему патриарху. Однако он «продолжал говорить, и поносить врагов, и еретическое безумие сокрушать как мужественный воин Христов или как лев в чаще леса».

Хворостинин помнил разговоры, согласно которым «патриарх вселил в души искушение и смятение и возбудил людей на борьбу с врагами, пленившими нас; все они были врагами истреблены, и много крови пролилось из-за его поучений, и он в Рязанских и Северских землях поднял воинов, ободряя их посланиями». Князь задумался и поделился с читателями своим сомнением: достойно ли человеку в духовном сане призывать в поучениях к кровопролитию? Он не отрицал факта: какие-то послания существовали. Вероятно, после того, как мирное христианское оружие — смирение, пост и молитва — не возымело действия, Гермоген мог призвать паству к вооруженной защите веры. За ответом на этот вопрос Иван Андреевич обратился к рязанскому владыке Феодориту. Тот отыскал бережно хранимое послание, «написанное рукой самого патриарха». В письме было следующее: «Возлюбленный ради Христа брат наш и помощник нашего смирения…» — на этих словах сочинение Хворостинина обрывается.

Известно несколько рукописных копий произведения Ивана Андреевича, ни одна из них не идет дальше этих слов, а потому, к сожалению, концовка его трактата до сих пор — тайна. Без нее понять смысл действий Гермогена невозможно. Были какие-то послания, Хворостинин видел одно из них, но ходили слухи о многих. Каково содержание посланий? Сочинение князя не позволяет ответить на этот вопрос. А потому, даже если первоиерарх во время встречи с книжниками и сказал правду Хворостинину, правду эту можно расшифровать множеством способов.