Патриарх Гермоген - Дмитрий Володихин Страница 65

Их могло бы быть намного больше. Но как раз на период патриаршества Гермогена приходится большой московский пожар 1611 года, а в 1626 году, уже после завершения Смуты, грянул другой, еще страшнее, еще разрушительнее. В огненной стихии погибли архивы целых ведомств. Сильно пострадал и архив Патриаршего дома. Документированность истории Смуты вообще оставляет желать лучшего. Жизни крупных политических деятелей, воевод, архиереев, работа целых учреждений едва видны сквозь густой туман архивных утрат.

Несмотря на это, кое-какие документы сохранились, и ими можно воспользоваться, реконструируя судьбу святителя. Кроме того, существуют летописи, исторические повести, записки иностранцев, так или иначе приподнимающие завесу неизвестности над черной громадой Смуты.

Остается «послушать» иные источники, свидетельствующие в пользу того, что земское движение проистекло от призывов патриарха, а не как-нибудь иначе.

Итак, слово русским летописям.

В «Пискаревском летописце» сказано прямо: «По его патриаршескому велению пришли под Москву воеводы князь Дмитрей Тимофеевич Трубецкой да Ивашко Заруцкой, да воевода с Резани Прокофей Ляпунов со многою силою…» Трое перечисленных воевод — вожди Первого земского ополчения. Получается, что они явились под стены столицы по указанию Гермогена. Но автор «Пискаревского летописца» неизвестен, точнее, кандидатур называлось несколько ^[78]. Ни один из предполагаемых создателей летописца не был вполне осведомлен в делах большой политики. Так что на страницы летописного памятника попало, как говорится, «общее мнение».

Одна из псковских летописей сообщает даже о некоем заговоре Гермогена вкупе с несколькими родовитыми людьми против литовцев и поляков: «Во 118-м году ^[79] прииде из Новагорода князь Иван Мещерской с немецкими и с русскими людьми подо Псков, октября в 1 день. В то же время на Москве и в Торопце, и в Новегороде при Салтыкове целовали крест королевичу литовскому Жижигонту; да и во Псков прислаша грамоту с Москвы от Ермогена патриарха и от всех московских бояр больших: как де вам стояти против московского и литовского и польского царства. И псковичи, уповая на живоначальную Троицу, креста не целовали королевичу». Значит, еще до того, как начали собираться земские рати, Гермоген уже начал отводить города от присяги королевичу Владиславу и тем более его лукавому отцу — королю Сигизмунду.

Так называемый «Хронограф Столярова», или, иначе, «Карамзинский хронограф», самым очевидным образом свидетельствует в пользу выдающейся роли Гермогена в становлении земского воинства. Там говорится следующее: «Гермоген писал свои святительские грамоты во многие городы… чтоб они… собрався из городов со всеми людьми шли к Москве Московское государство оборонить от разорителей… от польских и от литовских людей… А посланы грамоты в Переяславль Рязанской к думному дворянину… Ляпунову, да во Владимир к окольничему… Измайлову, в Муром к окольничему князю Мосальскому-Литвинову… да в Нижней… к воеводе князю Репнину, в Суздаль к Андрею Просовецкому… в Ярославль и на Кострому и в иные городы».

Казалось бы, вот полная картина большого заговора с персоною Гермогена в самом центре его! Чего ж еще, каких еще доказательств надобно по поводу деятельности патриарха, поднимающего русский народ против иноземной власти? Однако автора вошедших в Хронограф заметок о Смутном времени (и сего известия среди прочих) можно заподозрить в том, что он постфактум приписал получение патриарших грамот всем городам, откуда явились на земское дело полки. А значит, к обширному списку городов, явленному на страницах Хронографа, следует относиться с сомнением.

«Новый летописец» — самое подробное изложение событий Смуты, какое только можно сыскать в русском летописании, — рисует сложную картину.

По словам летописца, в конце 1610 года боярское правительство и пропольская администрация обратились к патриарху с требованием подписать грамоты к смоленскому посольству. В этих бумагах содержались удивительные инструкции переговорщикам: во всем положиться на волю Сигизмунда и не препятствовать даже крестоцелованию на имя самого короля — помимо королевича Владислава. Кроме того, Гермогена просили отговорить воеводу Прокофия Ляпунова от похода на Москву — после того, как он узнает о такой политической капитуляции.

Патриарх отказался и пригрозил: «К Прокофию Ляпунову стану писать: если будет королевич на Московское государство и крестится в православную христианскую веру, благословляю его служить, а если королевич не крестится в православную христианскую веру и литвы из Московского государства не выведет, я их благословляю и разрешаю, которые крест целовали королевичу, идти на Московское государство и всем помереть за православную христианскую веру».

Тогда Михаил Салтыков попытался испугать его ножом. Но Гермоген не поддался страху — сказывалась монашеская выучка. «Сие крестное знамение против твоего окаянного ножа, — ответил патриарх, — да будешь ты проклят в сем веке и в будущем». Боярину же князю Ф.И. Мстиславскому патриарх объявил: «Твое есть начало ^[80], тебе за то хорошо пострадать за православную христианскую веру; а если прельстишься на такую дьявольскую прелесть, пресечет Бог твой корень от земли живых, да и сам какою смертью умрешь».

Несколько месяцев спустя Прокофий Ляпунов с первыми полками земцев двинулся на Москву. Речь идет о феврале — марте 1611 года. Литовцы явились к боярам с требованием: «Уговорите патриарха — пусть убедит земских воевод воротиться по своим местам». Они уверены в особенном влиянии Гермогена на восставших.

Михаил Салтыков безоговорочно обвинил главу Церкви: «Ты писал к ним, чтобы они шли под Москву, а ныне ты же к ним пиши, чтобы они воротились вспять!» Очень хорошо видно: у русских сторонников Сигизмунда нет ни малейших сомнений в тайных сношениях патриарха с Ляпуновым. Но Гермоген отрицает свою причастность к земскому движению: «Я… к ним не писал, а ныне стану писать; если ты, изменник Михаил Салтыков, с литовскими людьми из Москвы выйдешь вон, я им не велю ходить к Москве, а если будете вы сидеть в Москве, я их всех благословлю помереть за православную веру, потому что уже вижу поругание православной вере и разорение святых Божиих церквей и слышать латинского пения не могу». И тут летописец поясняет: «В то же время был у них костел на старом царя Бориса дворе, в палате». Салтыков, услышав ответ Гермогена, «позорил и ругал его, и приставил к нему приставов, и не велел никого к нему пускать». Стоит запомнить: арестовали святителя не поляки и не литовцы, а свой, русский маленький Иуда…

Слова патриарха можно трактовать разными способами. Либо он просто сказал правду и на самом деле не писал никаких грамот Ляпунову, но теперь задумался: а не стоит ли впрямь его поддержать? Либо он и прежде поддерживал Ляпунова с его людьми, но почел за благо не раскрывать карты перед явным пособником врага.