Анна Леопольдовна - Игорь Курукин Страница 61

На местах кадровых перестановок было больше: новые губернаторы и вице-губернаторы появились в шести губерниях. Однако эти назначения трудно считать целенаправленной сменой кадров, поскольку новые должности не являлись для назначенных опалой, большинство (кроме А. П. Баскакова, попавшего под следствие за совращение собственной дочери) сохранило свои посты и после нового дворцового переворота 1741 года. Правительницу и здесь трудно упрекнуть в особом пристрастии к иноземцам. Все назначенные в 1741 году губернаторы (М. И. Леонтьев, А. Г. Загряжский, А. П. Баскаков, В. Н. Татищев, А. А. Оболенский, И. А. Шипов, главнокомандующий на Украине И. И. Бибиков), за исключением рижского вице-губернатора X. Вилдемана, были русскими.

На нижних «этажах» административной машины порядка было куда меньше. Наиболее ярко слабость власти проявлялась в самом чувствительном для нее финансовом вопросе. Средств постоянно не хватало. Разорение центральных районов страны, по которым в 1732–1734 годах прокатился голод, вызвало гибель и бегство крестьян, а недоимки по подушной подати с 1735 года стали быстро расти. Горожан, как и раньше, заставляли нести всевозможные «службы»: заседать в ратуше, собирать кабацкие и таможенные деньги, работать «счетчиками» при воеводах.

Анне Леопольдовне, как и ее предшественнице, так и не удалось собрать с мест сведения о всех полагающихся казне поступлениях и составить «окладную книгу». Недоимки стали хроническим явлением: по данным Военной коллегии, в 1741 году подушная подать была собрана в размере 2 919 078 рублей при недоимке в 1 571 128 рублей, что составляло треть от общей суммы сбора³³⁴. Кабинет и Сенат тщетно требовали их «взыскивать неотменно под опасением штрафа». В 1741 году за Владимирской провинцией числились неуплаченными 102 600 рублей; за Пензенской — 32 458; за Вологодской — 65 994³³⁵. Воевода Переславль-Залесской провинции докладывал, что за первое полугодие указанного года из недоимок по подушной подати за 1724–1736 годы собрал 169 рублей, после чего остались несобранными еще 3648 рублей; за 1737 год цифры составили соответственно два и 259 рублей; за 1738-й — 11 и 408 рублей. За 1741 год воеводская канцелярия отчиталась о сборе 25 005 рублей 14 копеек при недоимке 8712 рублей 52 копеек, то есть более четверти положенных поступлений. Воевода, премьер-майор Петр Лихарев, как будто и старался, но большего достичь не мог: в его подчинении для исполнения всех дел имелись два канцеляриста, два подканцеляриста, три копииста, два сержанта, фурьер (заготовитель провианта), три капрала и 40 солдат, служивших рассылыциками³³⁶.

Обыватели платить тяжкие налоги не торопились, а немногочисленные и не слишком компетентные чиновники не справлялись с потоком руководящих указаний из центра. Даже в дворцовых владениях «исполнительская дисциплина» была из рук вон плоха. Управители «бесстрашно» игнорировали начальство и жили в свое удовольствие. «Хозяин» Алатырской дворцовой волости поручик Михаил Извольский присланного с указом о сборе недоимок капрала Бориса Иванова слушать не стал, а затем вообще сбежал «неведомо куда», предоставив преемнику собирать неуплаченные 3233 рубля. Еще Анна Иоанновна в августе 1740 года жаловалась в Сенат на Дворцовую канцелярию, которая определяла «в дворцовые наши волости управителями и прикащиками не токмо из дворцовых служителей и из разночинцов, но из холопий, записывая их в дворцовые чины, людей самых убогих, которые, будучи в тех наших волостях, не о управлении по должности своей дел старались, но токмо собственной прибыли искали, и крестьян излишними сверх указов сборами и грабежем и взятками в конец разоряли, на которых по следствию нашей учрежденной комиссии явилось в начете с лишком 100 000 рублей». Императрица желала, чтобы в управители назначались только отставные офицеры, люди «пожиточные и безпорочные»…

Часто с мест присылались бумаги, где сумма платежей оказывалась «несходственной» с положенным «окладом», или объясняли, что деньги «за скудостью и за пустотою взыскивать не на ком». Последнее часто было правдой. «Сего февраля 1 дня 1741 году означенного господина моего из московского дому бежали крепостные ево люди два человека, а имянно Нефед Афанасев сын Повесин да Григорий Михеев сын Кобылской, и оные люди из оного дому воровски с собою внесли кражею два кафтана сермяжные, цена два рубли; две шубы бараньи новые, цена два рубли сорок копеек; две шапки, двои рукавицы козловые с вареги, двои сапоги новые, цена три рубли, да у меня выше именованного шубу мою баранью новую, цена рубль сорок копеек…» — так выглядит типичная жалоба на беглецов, прихвативших господское имущество.

В иных случаях ссылка на «скудость» являлась отпиской, но при административном «безлюдье» местные начальники порой даже не пытались проверить своих подчиненных. Посланный в том же году для подушного сбора в Белозерскую провинцию капитан Ушаков жаловался на воеводу: тот со своей канцелярией от дела устранился, а «видя обыватели такие их слабые поступки, не платят». Пришлось капитану самому сажать «под караул» помещиков — владельцев неплательщиков.

Впрочем, и наказания не очень помогали. Как свидетельствуют протоколы Камер-коллегии, в ноябре 1741 года в Московской губернской канцелярии «секретарь и приказные служители содержатца под караулом скованы без выпуску, и из оной де губернской канцелярии письменно объявлено: за згорением де в губернской канцелярии дел и ведомостей и за неприсылкою московской провинции из городов тех требуемых ведомостей сочинить вскоре никак не можно». Так и осталась коллегия в неведении о размерах недоимок³³⁷. Сама Камер-коллегия, кстати, также находилась под штрафом — с 1738 года ее чиновникам не платили жалованье именно «за несочинение ведомостей».

При отсутствии реальной и твердой местной власти вольготно чувствовали себя шайки разбойников, не опасавшихся немногочисленных гарнизонных солдат-инвалидов и полицейских. В Первопрестольной и других городах империи уже вовсю «работал» знаменитый Ванька Каин — беглый дворовый, ставший к тому времени «славным вором». «И сего 741 году летом спознался он по сему делу с доносителем Иваном Каином и, как была полая вода, и в то время он, Губан, в лодках перевозил разных чинов людей чрез Москву-реку и… видел, как он, Каин, вынимал на пароме и в лодках у разных людей из карманов платки и деньги, а сам он, Губан, ничего не вынимал, только брал у него, Каина, пай по пяти копеек и по три и по две копейки», — рассказал на допросе двадцатилетний «фабричный» Петр Губан. «Авторитет» Каин снимал в Москве углы и целые «избы», посещал воровские притоны слепого нищего Андрея Федулова в Зарядье и солдатской жены Марфы Дмитриевой на Москворецкой улице и не особо беспокоился о сбыте добычи: торговцы покупали краденое даже у «ведомого» мошенника, ходившего «с великим собранием» подельников³³⁸.

Наведение порядка оказывалось делом весьма трудным, даже когда им занимались специально посланные воинские команды. В ноябре 1741 года Военную контору засыпали прошения дворян — совладельцев села Большие Дебри Козельского уезда. Мелкопоместные господа жаловались, что на их владения с барабанным боем, «яко на неприятеля», напали солдаты прапорщика Ивана Онофриева и учинили над безвинными крестьянами «бой» и грабеж. Следствие выяснило, что прибывший отряд был командирован воеводой для отмежевания владения статского советника Протасова; соседи же не только воспротивились этой акции, но и содержали у себя множество беглых. Мужики ударили в колокол и «воровской партией» набросились на служивых с кольями, рогатинами и топорами. Тем пришлось действовать по уставу, поэтому они были признаны невиновными³³⁹.