Мемуары "власовцев" - Александр Окороков Страница 6

Следующая станции — Кривин, в 10-ти верстах от моего города Острога. Оттуда я в июле 1916 года уезжал в Ростов и Новочеркасск для поступления в Добровольческую армию — 25 лет не видел родных мест! Станция всё такая же, как я её оставил, — кажется, впоследствии, во время советского наступления, она была разрушена. Дальше — узловая станция Шепетовка. Вышел на перрон, спросил насчёт своей бабушки, которая когда-то проживала здесь. Здесь был огромный сахарно-рафинадный завод, где служил мой дед и вышел на пенсию. Мне ответил какой-то бородатый дядя, что знал такую — она, мол, эвакуировалась. Но бабушке уже тогда было лет сто, и куда бы она эвакуировалась?.. Вокзал пустой, мне сказали, что можно выпить чаю — суррогат из листьев.

Проехали знакомые места: Казатин, Фастов и Бердичев (еврейская столица). Вид пустынный, но здания вокзалов целы. Ночью проехали Киев, я проснулся в Дарнице. Свернули на север, на Бахмач. В Нежине поезд долго стоял. Спросил насчёт знаменитых нежинских огурцов, но какой-то господин мне пояснил, что при советской власти эта промышленность, снабжавшая всю Россию, исчезла. «Если вы хотите, то я могу вам принести несколько штук, я близко живу». Пока он ходил за огурцами, я наблюдал картину: девочка лет 12-ти вынесла на продажу корзинку луку, толстый немецкий жандарм с усами а-ля Вильгельм её увидел и направился к ней (немцы воспрещали всякую частную торговлю для «низшей расы»). Девочка перебежала на следующий угол полуразрушенной станции. Немец за ней, она выглядывает из-за другого угла. Поезд тронулся, и я так и не дождался огурцов…

Поезд идёт дальше: направо на горе красивый город — это Чугуев, как я узнал у ехавшего с нами русского проводника. Когда-то там был центр Аракчеевских поселений, а потом пехотное училище. Дальше — станция Бахмач. Против нашего вагона целый букет молоденьких девушек крутит поворотный круг для паровозов — лица розовенькие, свеженькие, прямо красавицы, как наши старые гимназистки. Ими руководит австрийский железнодорожник в своей типичной кепке. Я сказал им несколько комплиментов пo-русски, они бросили свой круг и устремились к нашему вагону. Австриец ругается, а они хохочут. Набрал апельсинов, купленных в Удине, и стал им раздавать. Мужчинам стал раздавать коробки итальянских спичек и любовался, как они трудились, чтобы открыть хитроумные коробочки.

Должен сказать, что немцы перешили все русские пути на общеевропейские, и поезда из Италии шли без всяких заминок. Выдали нам горячий обед, и итальянские офицеры накормили и русского проводника, ехавшего в нами в вагоне. Я разговорился с ним, но увидел, что итальянцы на меня смотрят недоверчиво, пришлось сократить разговор.

Ночью проехали хорошо мне знакомый Харьков, остановились до утра на товарной станции Основа. К поезду подошёл какой-то гражданин — что-нибудь купить у нас. Разговорились с ним — оказался хороший знакомый невесты нашего капитана Голбана ^[13] — их семья проживает в Харькове, передали им привет от Голбана.

Вечером 14 января прибыли на станцию Купянск — места знакомые, так как в 1919 году мы воевали в тех местах. Корниловский ударный полк тогда прошёл мимо станции, не останавливаясь, она была занята конницей генерала Шкуро, и мы наблюдали, как казаки сгружали с вагонов на подводы массу простынь и прочего…

Нас, «испанцев», сгрузили с поезда, так как где-то вблизи должна находиться та часть, куда мы были назначены — «Контрразведывательное отделение штаба 8-й итальянской экспедиционной армии». После телефонных переговоров полковник, начальник поезда, выяснил, что нашей части в Купянске нет. Внесли в вагон обратно наши «гробы» и брезентовые мешки — багаж очень удобный (приспособленный для погрузки на мулов). Поужинали и двинулись дальше на Валуйки — это уже Воронежская губерния, и в 100 верстах оттуда город Острогожск, где я окончил гимназию и служил в 184-м запасном пехотном полку.

Наша часть должна была быть в Острогожске, но оказалось, что она оттуда уже выехала, там они встречали Рождество. Как жаль, что я не попал в почти родные мне места — моя невеста была оттуда, но уехала в Харьков и там вышла замуж (впоследствии моя добрая знакомая ездила из Соединенных Штатов в СССР, побывала в Харькове, видела свою родню и мою бывшую невесту, которая, узнав, что я служил в итальянской армии, с негодованием воскликнула: «Как, он против наших воевал?!» Но я никогда не считал советчиков «нашими»…).

Из Валуек свернули на юг по новой железной дороге Москва — Донбасс, начатой ещё до революции. В Старобельске нас опять пытались сгрузить, но снова после телефонных переговоров выяснилось, что нашей части там нет.

Как я узнал потом, в Старобельске был лагерь для пленных польских офицеров, которых отсюда отправили на их Голгофу — в Катынь. В их числе был и мой одноклассник по выпуску гимназии, Владек Черняковский, очень милый человек, окончил киевское Константиновкое военное училище. А его брат, тоже нашего выпуска, погиб при защите Киева, как и четверо моих других одноклассников: Колесецкий, Термено, Бреннейзен и Илья Безейко…

Из Старобельска поезд двинулся на Луганск (Ворошиловоград — вышеупомянутый «главковерх» был когда-то рабочим Луганского патронного завода). Красные где-то вблизи. Вечером доехали до станции Кондрашовка и наш паровоз сошёл с рельс. Ночь морозная, вагон холодный, солдаты за апельсины доставали уголь на паровозе. Затопили печки, согрелись, а мороз — градусов пятнадцать. Утром приказание: нам, троим русским «испанцам», вместе с группой итальянских офицеров возвратиться в Купянск с итальянским эшелоном (традоттой), шедшим в Италию.

Вскоре приказ отменили, так как сзади стала слышна пулемётная стрельба, а впереди на Луганск мост разрушен. Получили от немцев новый приказ — оставить поезд, с которым прибыли из Италии. Начальник эшелона взял свой чемодан и слез. Мы последовали его примеру, положив вещи на снег. Итальянские офицеры и солдаты разыскали продуктовый вагон и стали выносить оттуда всякое добро: ящики папирос, варенья, консервов, круги сыра — начальство дальнейшей судьбой казённого имущества не интересовалось. Мы только смотрели на делёж «народного состояния» и участия не принимали — наше дело было лишь наблюдать порядки. Нам тоже солдаты дали папирос и несколько банок консервов. В пути нас кормили довольно скверно — хотя Муссолини установил для своей армии рацион немногим хуже американского, полковник экономил продукты для известных ему целей…

На морозе ждали часа два — я там отморозил пальцы на ногах в кованных гвоздями ботинках, потом несколько лет кожа зимой шелушилась. Я первым делом выбросил каску и вырвал из мешка противогаз, а сумка мне впоследствии пригодилась — носить под шубой с туалетными принадлежностями (кстати, по возвращении в Италию я в казарме, где мы отбывали карантин, нашёл каску и противогаз для сдачи, иначе вычли бы их стоимость!).