Последний день СССР. Свидетельство очевидца - Андрей Грачёв Страница 6

А вот последние и наиболее точные данные о жертвах сталинизма, приведенные авторитетным исследователем этого этапа советской истории Олегом Хлевнюком: расстреляно по приговорам сталинских «судов» 1 млн человек (число расстреляных без судов, разумеется, неизвестно), через тюрьмы, лагеря и колонии прошли 17 млн человек. Жертвами депортации стали 6 млн. Количество арестованных и заключенных, не дождавшихся суда, – 2 млн человек. Плюс к этому различного рода наказаниям по политическим мотивам без лишения свободы подверглись 23 млн. Если суммировать эти головокружительные цифры, получится, что в общей сложности цена сталинской модели строительства социализма «в одной, отдельно взятой стране» составит 44 млн человек.

Обезвреживание этой бомбы замедленного действия представляло собой одновременно и срочную задачу, и операцию повышенного риска, поскольку от нового генерального секретаря требовалось провести ее «разминирование» с исключительной осторожностью, чтобы накопившаяся взрывчатка ненароком не взорвалась у него в руках.

По первым выступлениям Горбачева на пленумах 1985 года – мартовском и апрельском, – как и во время начавшегося «хождения в народ» – на встречах с трудящимися на заводе Лихачева, потом в Ленинграде, – трудно было составить ясное представление о намерениях нового руководителя.

Во-первых, потому, что, получив власть из рук большинства Политбюро и Пленума ЦК, Горбачев, по крайней мере до того, как состав этого большинства не сменился, был вынужден постоянно на него оглядываться и заверять всех в своей верности решениям предыдущего съезда. Для оправдания любых нововведений приходилось в каждом случае призывать безотказного Владимира Ильича и ленинскую традицию: «В ленинском понимании, – говорил он на апрельском пленуме, – преемственность означает движение вперед».

Во-вторых, сами намерения Горбачева и его достаточно разнородной команды (к ее первому эшелону: Е. К. Лигачеву, Н. И. Рыжкову, В. М. Чебрикову, с которыми он выиграл первую партию – избрание генсеком, – в течение 1985 года добавились А. Н. Яковлев, В. П. Никонов, Б. Н. Ельцин, Л. Н. Зайков, А. И. Лукьянов) были в то время еще далеки от ясности и конкретности. Программа объявленных им перемен включала и ускорение в экономике, и упор на машиностроение, и выход на мировой уровень в науке, и совершенствование демократии, и придание динамизма внешней политике. Плюс – скорую и окончательную победу над алкоголизмом. Все вместе это должно было способствовать, следуя ленинским заветам, «полному раскрытию потенциала социализма».

Отвечая задним числом своим критикам, обвиняющим «архитекторов» перестройки в отсутствии детально разработанного плана или «графика» реформ, сам Горбачев объясняет: «Было бы странно, если бы с самого начала мы имели программу предстоящих реформ, тот самый «четкий план», отсутствие которого нам ставят в вину критики перестройки. Откуда бы он взялся после двух десятилетий застоя? Нам было ясно, что предстоит трудный поиск пути, и мы не претендовали на то, что у нас есть «расписание поездов». Кроме того, на первых порах преобразования могли быть направлены только на совершенствование существующей системы и проводиться в ее рамках. Резкий разрыв с существующей «формулой власти», политическим языком и традициями был невозможен. К этому было не готово подавляющее большинство общества, к этому были не готовы и сторонники перемен, в том числе те, кто впоследствии перешел на самые радикальные позиции».

На самом деле все было еще сложнее и не сводилось лишь к выбору осторожной тактики, которая должна была замаскировать радикальный характер и масштаб задуманных преобразований. Если инициаторы реформ были практически единодушны в отношении того, от чего они хотели «очистить» общество и избавить страну, их собственные представления о том, как может выглядеть реформированная политическая система, были достаточно смутными.

Начать с того, что зародыш проекта перестройки, обсужденный Горбачевым вместе с А. Н. Яковлевым в общих чертах в 1983 году во время их встречи в Канаде (Горбачев приехал во главе делегации советских аграриев в эту страну, куда «разжалованный» из ЦК Яковлев был сослан послом), сводился к трем-четырем «безусловным императивам»: утвердить верховенство закона, окончательно искоренить сталинизм, «обломать рога» военно-промышленному лобби и, насколько удастся, ограничить всевластие бюрократии. Этот лаконичный проект был призван сыграть роль наброска сценария для будущей «бархатной революции».

Однако даже между двумя единомышленниками согласие не шло дальше первого, «разрушительного» этапа реформ. Для Горбачева вплоть до сместившего его путча первоначальной целью перестройки было спасение социалистического (на последнем этапе – социал-демократического) проекта будущего Советского Союза.

Мечтая о соединении социалистического идеала с демократией, о «социализме с человеческим лицом», он, в сущности, пытался повторить в Советском Союзе проект реформаторов «Пражской весны» и воплотить мечту ее идеолога, своего соседа по студенческому общежитию МГУ в 50-е годы Зденека Млынаржа.

Как говорил мне позднее Яковлев, его «стилистические разногласия» с Горбачевым касались второй фазы перестройки («На первой мы оба добросовестно заблуждались насчет возможностей реформирования социализма»), которая стала для него «этапом великого лукавства»: необходимости ради осуществления перемен, выходящих за рамки социализма, утверждать, что они делаются для его спасения. Однако даже границу между этапами приходилось определять на ощупь, многократно пересекая ее то в одну, то в другую сторону.

Вторым принципиальным вопросом, над которым реформаторам предстояло задуматься, был метод осуществления назревших преобразований. Горбачев оказался редкой птицей среди российских реформаторов – человеком, убежденным в том, что по-настоящему глубокие преобразования проводятся не «железной рукой» и путем принуждения, а достигаются за счет высвобождения внутренних сил самого общества. Прийти к такому выводу бывшему комсомольскому вожаку и партийному функционеру было, надо думать, непросто.

Именно в этом вопросе – о методе осуществления реформ – Горбачев принципиально расходился с Лениным, которого продолжал почитать как неоспоримого политического авторитета, если не кумира. Если в том, что касалось проекта «обновленного» социализма, у Горбачева (особенно на ранних этапах перестройки), как он считал, были точки соприкосновения с «поздним» Лениным, как, впрочем, и у большинства шестидесятников и других «детей ХХ съезда», то в методах он его антипод. Реформист, а не революционер. Куда ближе к меньшевикам, чем к большевикам. Одним словом, «чужой среди своих», что как минимум нетипичный случай для генсека ленинской партии.

А с 90-го года и того пуще: Горбачев – открытый сторонник преодоления «рокового» раскола российского рабочего движения, навязанного Лениным и его сторонниками, примирения коммунистов с Социнтерном и, наконец, «перерожденец», не стесняющийся объявить себя социал-демократом. (Его хитроумная линия защиты здесь состоит в утверждении, что и сам Ильич, если судить по его последним работам, получившим название «Завещания», начал двигаться в этом же направлении. Получается, что, доживи вождь до 80-х, избежав репрессий со стороны «верных ленинцев», то оказался бы в одном лагере с Горбачевым).