Последний день СССР. Свидетельство очевидца - Андрей Грачёв Страница 5

Чтобы обновить кровь, застоявшуюся в номеклатурной и развращенной в брежневские годы коррупцией Москве, Андропов призвал из провинции новые фигуры – Н. И. Рыжкова, Е. К. Лигачева. Но выбор главного наследника пал на приглянувшегося ему молодого ставропольского секретаря крайкома Михаила Горбачева, на которого он недвусмысленно указал пальцем в своем предсмертном послании к Политбюро. Разумеется, главный чекист страны, посвятивший в значительной степени свои годы на Лубянке выявлению и преследованию диссидентов, не мог вообразить, что он советует вручить ключи от советского режима тому, кто станет его могильщиком.

Наследник

Скоропалительная смерть Черненко сорвала планы остальных кремлевских долгожителей выторговать для себя и своих детей хотя бы еще несколько лет безмятежного пребывания во власти. После этого помешать приходу Горбачева на пост генсека уже ничто не могло. В его пользу говорили не только возраст, позволявший надеяться, что сезонные похороны на Красной площади прекратятся, но и посмертная рекомендация Андропова, которая должна была нейтрализовать возможные сомнения со стороны «органов».

Молодой и энергичный аппаратчик на этом посту олицетворял долгожданную смену поколений и был призван придать новые силы «уставшему режиму» и, таким образом, продлить жизнь и вернуть авторитет пораженной склерозом системе. В его пользу говорила его безупречно-плакатная анкета кандидата на должность главы коммунистического режима: рабоче-крестянское происхождение, отличная учеба в школе, орден за трудовые заслуги, престижный университетский диплом и, наконец, яркая комсомольско-партийная карьера. Как говорится, чего ж вам боле?

Всесильным партийным аппаратом он воспринимался как потенциально безопасный новичок, не успевший после своего недавнего переезда из Ставрополя в Москву обрасти столичными связями и покровителями, которого можно будет долгое время обучать и кем, стало быть, можно манипулировать.

Военные видели в нем фигуру нового динамичного главнокомандующего, способного модернизировать армию и выделить для нее новые средства из бюджета.

Рекомендуя кандидатуру Горбачева членам Политбюро, его старейшина, бессменный министр иностранных дел Андрей Громыко, назвал его человеком с «железной хваткой», в котором нуждаются партия и страна. В это время он еще не знал, что после того, как уступит свой пост никогда не занимавшемуся внешней политикой Эдуарду Шеварднадзе, и сам ненадолго задержится в полученной в обмен должности Председателя Верховного Совета СССР. Таким образом «хватку» нового руководителя, без лишних церемоний через три года отправившего его в отставку и на пенсию, он испытает на себе.

Что касается либеральной интеллигенции, и особенно диссидентов, то они ждали от нового энергичного лидера скорее ужесточения режима, не исключая возвращения к неосталинизму – его проявления наблюдались уже в годы позднего Брежнева. То же можно было сказать и о западных наблюдателях, которые, основываясь на прогнозах их секретных служб, предсказывали поворот советской внешней политики под лидерством нового молодого и амбициозного руководителя в сторону большей агрессивности.

Лишь немногие проницательные наблюдатели, такие как, в частности, Андрей Синявский, эмигрировавший в Париж после нескольких лет, проведенных в мордовских лагерях, проявили после первых публичных появлений и речей нового советского лидера осторожный оптимизм. Сравнивая поведение Горбачева во время встреч с населением на улицах с примелькавшимися силуэтами безликих вождей, периодически появлявшихся на трибуне мавзолея, Андрей Донатович сказал жене: «Ты знаешь, пожалуй, это первый советский руководитель, за которого мне не стыдно».

Другой Андрей, академик Сахаров, находившийся в ссылке в Нижнем Новгороде, тогдашнем Горьком, из-за его оппозиции по отношению к советскому вторжению в Афганистан и помещенный в больницу для принудительного питания после объявленной голодовки, сказал надзирателям: «Нашей стране повезло. Первый раз за многие годы мы имеем подлинно разумного руководителя».

А вот взгляд тоже из Парижа, но человека совершенно беспристрастного и наблюдавшего за нашей страной отстраненно и в то же время завороженного ее драматической судьбой, – французской писательницы Франсуазы Саган: «Появившись из недр советской системы, необычный новый лидер вызвал в мире не только изумление, энтузиазм, но и величайшее недоверие. Помнят ли теперь, что с 84-го по 89-й год ни о ком не говорили и не спорили так много во всем мире, как о Горбачеве? Самый любимый одними герой, самый страшный для других, самый почитаемый, самый ненавистный? Помнят ли сейчас все те споры, которые разгорались в ту пору по его поводу? А как осторожные люди говорили: «Очередная уловка русских! Вы еще увидите вашего Горбачева с танками у Триумфальной арки». Вы думаете, что после 75 лет своего существования коммунизм рухнет со дня на день? Наивные!»

Не были наивными и ждали от нового руководителя доказательств того, что речь в Москве идет не просто о смене портрета на здании Центрального телеграфа, а об изменении политического курса и выброшенные советской властью из Союза «отщепенцы». «Что представляет собой политика Горбачева – исторический поворот, о котором мы мечтали, знаменующий собой конец угнетения и нищеты в Советском Союзе? Или мы стали свидетелями лишь короткой «оттепели», тактического отхода перед новым наступлением, как выразился Ленин в 1921 году?» Письмо «Гласность или ловкость рук?», подписанное изгнанными из СССР деятелями культуры Василием Аксеновым, Владимиром Буковским, Юрием Любимовым, Владимиром Максимовым, Эрнстом Неизвестным, Юрием Орловым и другими, было опубликовано одновременно в New York Times, лондонской Times и парижской Figaro под заголовком «Горбачев, представьте доказательства». К их изумлению оно было перепечатано «Московскими новостями» и «Огоньком».

Будучи вознесенным на вершину пирамиды советской власти, Горбачев, как нетерпеливый преемник, начал с инвентаризации имущества. Итоги были обескураживающими. Наследство, полученное новым генеральным секретарем, представляло собой подлинный склад, начиненный взрывчаткой и другими легко воспламеняющимися материалами, накопленными за прошедшие десятилетия, которые грозили взрывом всему зданию Советского государства.

Помимо пустой казны и квитанций неуплаченных долгов он обнаружил миллионы скелетов в запечатанных шкафах режима. (Количество жертв большевистской диктатуры не поддается точному подсчету. Цифры, приводимые разными историками, не совпадают, и по мере их уточнения они растут, практически как число жертв Советского Союза за годы Великой Отечественной войны, но дают тем не менее представление о масштабах пережитого страной социального геноцида).

По подсчетам специалиста по этой проблеме В. Н. Земскова, строго следующего документам, жертвами политического террора и репрессий стали более 800 тысяч человек, приговоренных к высшей мере наказания по политическим мотивам, порядка 600 тысяч политических заключенных, умерших в местах лишения свободы, и около 1,2 млн человек, скончавшихся в местах высылки (включая «кулацкую ссылку»), а также при транспортировке туда. Жертвами голодомора 1932–1933 годов стали около 3 млн человек, из них примерно половина – на Украине.