Павленков - Владимир Десятерик Страница 54

Отправив в Петербург письмо Флорентию Федоровичу, Н. А. Корф в тот же день получает от издателя образец одной из иллюстраций к хрестоматии. На следующий же день он вновь пишет Павленкову из Женевы, где в то время находился: «…Вы мне еще поддаете энергии присланным рисунком “мыши”; если таковы будут все рисунки, то, право, будет за что сказать спасибо. Вы как-то писали, что рисунки должны образно выразить основную мысль моей книги, связь школы с жизнью, и что такой идее стоит послужить. Это верно, но я бы добавил, по совести, что “Наш друг” есть окончательное развенчивание схоластики… Я, по совести, не знаю ни на одном языке ни одной книги такого объема, которая сумела развивающим методом сообщать такую массу практически полезных сведений и которая сумела бы педагогично использоваться для того, чтобы поднять умственное и нравственное благосостояние народа не только развитием его духовных сил, но и сообщением ему одновременно с этим сведений, не завтра, а сегодня улучшающих его быт. Вот этот научный характер “Нашего друга” должен быть выражен рисунками».

Как раз на этом и настаивал Павленков. Советуя автору очистить страницы рукописи от погрешностей, он подчеркивает ее значение в воспитательном процессе, ведь в ней делается упор на знание, образование, нравственные аспекты. Но книга понравится далеко не всем. Необходимо обезопасить издание от возможных нападок. Для этого можно, к примеру, поместить на обложке всем известные религиозные символы. Допустим, потир — церковный сосуд, употребляемый при литургии, освящении вина и при причащении святых даров; крест… Барон с ним соглашается. «Кстати, еще о внешности “Нашего друга”, — пишет он Флорентию Федоровичу. — Зная, что книга предназначена для народа и содержит статьи для чтения по Новому Завету; зная также, что “чаша и крест” отнюдь не символ клерикализма или даже пиетизма (в смысле — ханжества. — В. Д.); зная, что клеветники стремятся выставить книгу как “безбожную”, — я никак бы не возражал против помещения этих символов в кайме обертки “Нашего друга”».

Весь процесс работы над изданием Павленков всегда обусловливает строгими договорными отношениями. Направляется договор и автору «Нашего друга». Николай Александрович согласен со всеми пунктами договора и 16 августа 1879 года пишет из Женевы: «Чем прочнее Вы обставите свои издательские интересы (такому издателю, как Вы, можно так писать), тем более буду рад и притом по двум причинам: Вам следует хорошее вознаграждение за предприимчивость, талант, труд и капитал. Кроме того, и я буду спокойным за детей, что “Наш друг” — их собственность — в будущем обставлена прочно и что “Условие” на “Нашего друга” — документ, экономически серьезный, а не соглашение, состоявшееся при розовых надеждах, разбившихся о действительную жизнь».

В 1879 году Флорентий Федорович издает труд барона Н. А. Корфа «Наш друг. Книга для чтения в школе и дома» тиражом пять тысяч экземпляров и тут же повторяет издание шеститысячным тиражом. Это была большая материальная поддержка для увлеченного народного просветителя барона Николая Александровича Корфа. Тогда для него это было не самое простое время. В 1872 году на пути деятельности Корфа в сфере народного образования была воздвигнута серьезная преграда. Некоторым силам из местных землевладельцев давно уже была не по нутру пропаганда им демократических идей. Для ее пресечения средство нашли самое простое: забаллотировать Н. А. Корфа на местных выборах. С этим совпали и предпринятые правительством меры по отстранению земства от влияния на учебно-воспитательную деятельность школ, сосредоточив их лишь на сугубо хозяйственных вопросах.

Активность Н. А. Корфа, а также книга «Наш друг» вызвали против него злостную и разнузданную травлю в некоторых органах печати. «Безбожник», «враг духовности», «утилитарист», «немец», «пришелец», «представитель немецкой педагогики», «материалист», «помещик, а не педагог», «неблагонадежный человек», «противник Закона Божьего* — каких только обвинений не бросали Н. А. Корфу.

Были, правда, в «Нашем друге» и существенные просчеты, о чем сообщали Павленкову непредвзятые читатели. Поэтому издатель предлагает писателю В. М. Гаршину отредактировать книгу, устранив явные погрешности.

В письме писателя Н. М. Золотиловой от 20 августа 1882 года он довольно критически оценивает и стиль, и содержательную сторону книги барона. Не без ехидства Гаршин замечает об авторе: «В одном месте он пишет такую фразу: “Вот если бы мы были такими добрыми, умными и работящими, как бобр!” Конечно, если б я был такой превосходный, как бобр, я бы переделал “Наш Друг”, но так как — куда ж мне до бобра! — я не такой умный, то я и должен отказаться».

На следующий день в письме матери Е. С. Гаршиной писатель сообщает: «Павленков опять прислал письмо: усиленно просит взяться за “Нашего друга”». И добавляет: «Но это совершенно невозможно…»

В конце августа Гаршин пишет Павленкову, что после получения письма от него четыре дня просидел над «Нашим другом», «пробуя сделать что-нибудь…», но безуспешно. Объясняя издателю, что тот не совсем верно воспринял его предыдущий отзыв о книге, Гаршин прямо заявляет: «Дело идет совсем не о двух-трех статьях… Против содержания в общем смысле я ничего не имею сказать. Полезно сообщить детям и об аспидной доске, и об кожевенном производстве, и сведения из священной истории… Но неполезно изъяснять их таким образом, что в голове ребенка кроме путаницы ничего не останется. Говорю не о слоге, а об отношении к предмету, что я в первом письме назвал содержанием».

Критикуя затем авторское определение «аспидной доски», Гаршин приводит собственное короткое объяснение ее сути и, отталкиваясь от этого примера, пишет Флорентию Федоровичу: «Только так, по моему мнению, возможно выправить “Нашего друга”, но тогда ведь книга из 15 листов сократится на 7–9 и, собственно, перестанет быть книгой барона Корфа, так как от нее останется только один план… останется только одно приятное воспоминание. Простите меня, уважаемый Флорентий Федорович, за то, что я отнял у Вас много времени. Я очень виноват перед Вами: мне еще в Петербурге нужно было внимательно просмотреть книгу: тогда бы я наверно отказался от этой работы сейчас же*. Осознание того, что он невольно подводит издателя, побуждает Гаршина добавить следующее: «Не пригодятся ли Вам замечания на те явные нелепости, какие встречаются в книге на каждом шагу и которые нельзя не выбросить. Укажу на кое-что». И дальше на нескольких страницах писатель приводит курьезные места из книги.

Как развивались события после получения Павленковым такого письма, нетрудно предположить. Он ожидал от писателя готовой редакторской работы, а в ответ же получил резкую критику на рукопись. Что остается делать? Нужно садиться самому за редактирование, за освобождение нового издания книги от содержательных просчетов и стилистических погрешностей. Конечно, гаршинские замечания совершенно справедливы. Но если следовать логике его рассуждений, книге надо выносить смертный приговор. Однако она уже работает не один год и приносит учителям пользу. А вот усовершенствовать ее — необходимо! И придется это делать самому.

К этому времени Николай Александрович был уже тяжело болен. В 1883 году в Харькове на пятидесятом году жизни он скончался. Сотрудничество с Павленковым для барона Корфа было той отдушиной, которая вселяла в него уверенность, помогала в противоборстве со всеми, кто препятствовал развитию народного образования. В издательстве Ф. Ф. Павленкова вышли не одним изданием многие работы Н. А. Корфа: «Итоги народного образования в европейских государствах», «Наш друг. Книга для чтения в школе и дома», «300 письменных работ», «Задачи для упражнения в письме в начальной школе», «Первоначальное правописание. 40 диктовок с указанием грамматических правил», «Руководство для воскресных школ».