Ренн-ле-Шато и тайна проклятого золота - Жан Маркаль Страница 50

Действительно, не существует ни единого аргумента, способного доказать, что между Эммой Кальве и Беранже Соньером существовали какие-либо отношения. Прежде всего, оперная певица и деревенский священник могли познакомиться только во время пребывания Соньера в Париже, куда он приехал после того, как обнаружил в полой плите алтаря некие манускрипты. Однако пока что никто не в силах уточнить даже то, в каком году состоялось путешествие Соньера в Париж: 1888, 1891 или 1893 году? Проблема заключается в том, что равным образом не существует ни единого аргумента, способного доказать, что Беранже Соньер совершал это путешествие.

Предположение о том, что Соньер ездил в Париж, чтобы «отдать на экспертизу» найденные им манускрипты, не несет в себе ничего абсурдного. Оно могло быть даже логичным, если бы к нему не присоединили забавную историю о монсеньоре Бийаре, который отправил Соньера в эту поездку, дав ему рекомендательное письмо для аббата Биеля и оплатив все расходы из собственного кармана. Как епископ Каркасонский, монсеньор Бийар мог воспользоваться другими способами ради изучения этих документов. Если, конечно, не принять на веру такой же абсурдный тезис о том, что епископ входил в невидимое «таинственное братство», о котором нам прожужжали все уши.

Что ж, попробуем пойти от обратного. Допустим, что епископ Каркасона действительно велел своему подчиненному доставить манускрипты парижским специалистам. Правда, возникает вопрос: почему «специалистом» вдруг оказался директор семинарии Сен-Сюльпис и его непосредственное окружение, а не обычный архивист-палеограф, который без труда справился бы с этой работой? Следует ли из этого, что монсеньор Бийар и Беранже Соньер не доверяли архивистам-палеографам, даже если бы те были убежденными монархистами и примерными католиками? В таком случае нужно предположить, что и епископ, и кюре знали (хотя бы в общих чертах), о чем говорилось в манускрипте. Если продолжить рассуждение в этом направлении, то оно неизбежно приведет нас к факту существования секретного общества, не желавшего, чтобы эти манускрипты сгинули в недосягаемом месте или были использованы людьми, не входившими в их братство. Тем не менее, допустим, что монсеньор Бийар и аббат Соньер все же не совсем понимали, о чем говорится в таинственном документе. Допустим, что епископ отправил аббата в Париж, откуда тот вернулся с тремя документами вместо четырех. Как нам кажется, такое путешествие должно было оставить какие-то следы либо в документах епископства Каркасона, либо в личных бумагах Соньера, либо, на крайний случай, в произведениях тех знаменитостей, с которыми Соньер встречался в Париже.

Ни единого следа. Ни с той, ни с другой, ни с третьей стороны.

На это, конечно, могут возразить, что епископство Каркасона показало далеко не все свои бумаги, что у Соньера не было нужды упоминать об этом путешествии в своих записях (однако у него их было много!), а знаменитости на то и знаменитости, чтобы быть таинственными и скрытными. Это сильные аргументы — для того, чтобы успешно развивать интригу романа, выдавая желаемое за действительное.

Единственный факт, позволяющий принять на веру путешествие Соньера в Париж и его встречу с интеллектуальным кружком Жюля Буа, — это несколько романов Мориса Леблана и «Кловис Дардантор» Жюля Верна. Но ничто не говорит о том, что Беранже Соньер встречался с Морисом Лебланом, Жоржеттой Леблан или даже с Морисом Метерлинком. Конечно, произведение Метерлинка «Пелеас и Мелисанда», положенное в основу оперы Клода Дебюсси, с полным на то правом можно назвать «меровингской драмой», но говорить о том, что ее вдохновителем оказался аббат Соньер, кажется нам неправомерным, даже несмотря на то, что главные роли в пьесе идеально подходят к действующим лицам «романа о Соньере». Так, роль Пелеаса (Короля-Рыбака из романов о Граале) можно было бы отдать Беранже, с ролью Голо (рогоносца) справился бы Жюль Буа, а Мелисанду прекрасно бы сыграла Эмма Кальве. Метерлинк и Дебюсси, насквозь пропитанные духом герметизма, охватившего умы интеллектуалов в конце XIX века, в полной мере явили миру свой гений, создав этот общепризнанный шедевр символизма, но нуждались ли они для этого в несчастном Соньере?

Однако в основе романов Мориса Леблана «Полая игла» или «Остров тридцати гробов» лежат темы, которые могут заинтриговать читателя, ознакомленного с «мифом об аббате Соньере». В «Полой игле» речь идет о сокровище французского короля, спрятанном где-то в прибрежных отвесных скалах неподалеку от Фекана; чтобы найти его, предстоит отправиться в полное сложностей и опасностей путешествие, — иными словами, пройти инициацию ради достижения цели. Сюжет «Острова тридцати гробов» еще более заманчив: некий авантюрист, возомнивший себя отпрыском королевского рода, стремится завладеть «Божьим камнем», который может дать ему могущество и славу, — это своего рода Грааль и Философский камень, наследие богемских королей. К великому счастью, на пути проходимца оказывается Арсен Люпен, вор-джентльмен, взломщик с великосветскими манерами, но тем не менее истинный француз и благородный человек. Впрочем, все сюжеты многочисленных приключений Арсена Люпена вращаются вокруг одной и той же темы, которая, если хорошенько подумать, есть не что иное, как бесконечно варьирующийся поиск Святого Грааля, одним из вариантов которого оказывается поиск «sangréal», то есть наследника королевского рода. Ни для кого не секрет, что литературные, артистические и эзотерические круги, которые посещал Морис Леблан, в то время были увлечены Вагнером и буквально помешаны на его «Парсифале».

Еще более интригующей может показаться тема, лежащая в основе романа Жюля Верна «Кловис Дардантор». Сквозь облик североафриканской страны, описанной фантастом, проглядывают реалии графства Разе, а имя капитана корабля — Бюгараш — тому лишнее подтверждение. Известно, что Жюль Верн состоял в обществе, которое с той или иной степенью уверенности можно было именовать тайным, и которое было похоже на братство розенкрейцеров и франкмасонов, но неизвестно, мог ли он встречаться с Беранже Соньером в то время, когда тот находился в Париже. Этой информацией не обладают даже сочинители романа об аббате Соньере. Впрочем. Жюлю Верну Беранже Соньер был нужен не меньше, чем Морису Метерлинку или Клоду Дебюсси: писатель уже бывал в Разе, где его успели ввести в курс дела, рассказав некоторые местные легенды, касающиеся утерянного золота.

Итак, аббату Соньеру не нужно было ехать в Париж ради того, чтобы узнать, что в Ренн-ле-Шато и его окрестностях рассказывают удивительные истории о древнем кладе, спрятанном в гроге или в гробнице. Это был секрет Полишинеля. В свою очередь ни Жюль Верн, ни Морис Леблан не нуждались в Беранже Соньере, когда изобретали сюжеты своих романов. В этом стали нуждаться современные авторы «мифа о Соньере», которые ради воплощения своего вымысла перерыли не только недра Ренн-ле-Шато, но и романы Жюля Верна и Мориса Леблана. В конце концов, почему бы не предположить, что аббат Соньер был не вдохновителем Жюля Верна, а, напротив, вдохновленным им? Что если, внимательнейшим образом изучив «Кловиса Дардантора». Соньер отыскал в нем пресловутый ключ, позволивший ему найти если не сокровище, то некую вещь? А для этого ему совершенно незачем было встречаться с аббатом Биелем, Эмилем Оффе, Жюлем Буа, Клодом Дебюсси или знаменитой оперной дивой (с ней даже меньше, чем со всеми другими). В конечном счете никто не мог с уверенностью утверждать, что среди гостей Беранже Соньера видели именно Эмму Кальве: на вилле «Вифания» гостили не только местные врачи и нотариусы, но и их красивые жены. Поэтому можно с уверенностью сказать, что тень Эммы Кальве во всем этом деле — всего лишь туманный фантом, который исчезнет при малейшем дуновении ветерка.