Николай II - Сергей Фирсов Страница 48

Тогда никто и представить не мог, какую роль сыграют «Протоколы сионских мудрецов» в истории XX века, кто и как будет их использовать. Скорее всего, в тот момент царь еще не ознакомился с ними. Но можно было не сомневаться: все еще впереди — как и его отец, последний самодержец никогда не скрывал своего негативного отношения к евреям. И действительно, прочитанные вскоре после революции 1905–1907 годов «Протоколы» произвели неизгладимое впечатление на Николая II. На полях представленного ему генералом Треповым экземпляра он оставил несколько красноречивых пометок: «Какая глубина мысли!», «Какая предусмотрительность!», «Какое точное выполнение своей программы!», «Наш 1905 год точно под дирижерством мудрецов», «Не может быть сомнений в их подлинности», «Всюду видна направляющая и разрушающая рука еврейства» и т. п.

Однако когда в МВД за разрешением широко использовать «Протоколы» обратились известные антисемиты H. E. Марков и А. С. Шмаков, а секретное дознание министерских чиновников установило подложность текста, потрясенный царь на представленном ему докладе написал: «Протоколы изъять. Нельзя чистое дело защищать грязными способами». Но своего отношения к идее масонского заговора царь, видимо, не изменил: уже после отречения, в марте 1918 года, он записал в дневнике, что «начал читать вслух книгу Нилуса об Антихристе, куда прибавлены „Протоколы“ евреев и масонов — весьма современное чтение».

Но все это будет потом, а тогда, в 1902 году, конфликт, вызванный пребыванием Филиппа у трона, был погашен тем, что «магнетизер» уехал из столицы в Крым, откуда в скором времени вернулся на родину. Более в России он не появлялся. Перед отъездом он предсказал императрице рождение сына, и та даже поцеловала ему руку. Русский биограф Филиппа П. А. Бурышкин считает, что это предсказание, в дальнейшем исполнившееся, и заставляло Александру Федоровну до конца дней с благодарностью вспоминать о первом «Друге», посланном, как она считала, Небом. До конца дней Александра Федоровна верила в действенность подаренной Филиппом иконы с колокольчиком, который, как она уповала, предостерегал ее от «злых людей», препятствуя приближаться к ней; напоминала супругу о палке, ранее принадлежавшей первому «Другу». Его помнили и потому, что он предсказал появление у царской четы «другого друга, который будет говорить с ними о Боге».

Вера в Филиппа, таким образом, не была поколеблена — в царской семье о нем вспоминали с неизменной теплотой. Вынужденный отъезд «Друга» никак не уменьшил жажду живого чуда. Стремление это и привело царскую чету к мысли о содействии проведению канонизации давно почитавшегося православным народом старца Саровской пустыни Серафима. С. Ю. Витте предполагал, что мысль о провозглашении старца святым родилась на встречах, которые устраивались в имении великого князя Петра Николаевича (в присутствии императорской четы и «черногорок»), где Филипп проводил свои беседы и мистические сеансы. Если согласиться с предположением, то история канонизации Серафима может рассматриваться нами в контексте общих мистических исканий и религиозных переживаний царской четы и, следовательно, в контексте истории лионского «магнетизера»!

***

Преподобный Серафим Саровский, в миру Прохор Исидорович Машнин, родился 19 июля 1754 года и умер 2 января 1833-го. Еще при жизни он почитался великим праведником и чудотворцем. В Саровский монастырь пришел поздней осенью 1778 года из Курска; через восемь лет (в августе 1786 года) принял монашеский постриг и вскоре был рукоположен в сан иеромонаха. Дальнейшая его жизнь — жизнь православного подвижника, целиком отдававшегося посту и молитве. Будучи современником бурного Екатерининского века, переживший эпоху Наполеоновских войн и грозу 1812 года, движение декабристов, Серафим ничем не отозвался на все эти «внешние события», — по словам писателя Д. С. Мережковского, «они прошли мимо него, как тени летних облаков». И действительно, единственными земными событиями его жизни были неземные видения, религиозные переживания и христианские подвиги (такие, например, как тысячедневное молитвенное стояние на камне). Затворник вынужден был выходить в мир — для советов и утешений страждущих, преимущественно простых богомольцев — крестьян.

Имя праведника обрастает легендами. Так, сохранился рассказ о посещении святого Серафима императором Александром I в 1824 или 1825 году. Беседа якобы длилась три часа, после чего старец, проводив императора до экипажа и поклонившись ему, сказал: «Сделай, Государь, так, как я тебе говорил». Вскоре Александр I умер, а некоторое время спустя в Сибири объявился старец Федор Кузьмич, в котором некоторые современники желали видеть бывшего императора, оставившего трон и удалившегося спасать свою душу. Посещение Александром I святого Серафима и последовавший затем «уход» императора под именем неизвестного до того странника, таким образом, оказываются соединенными. Легенда показывает, что Александр I мог скрыться от света и отказаться от трона, так как не простил себе смерти отца — императора Павла I.

Другая легенда уже непосредственно затрагивает время, предшествовавшее воцарению императора Николая I. Ее впервые рассказал в 1844 году бывший послушник святого Серафима Гурий (в 1840-е годы — игумен Георгий). «Он вспоминал, что к отцу Серафиму приехали „блестящие офицеры“ и попросили его благословения. Он же отказался их благословлять и выгнал из своей келии. Они пришли на другой день и встали перед ним на колени, но старец прогневался еще сильнее, так что затопал ногами и велел им немедленно уйти. Опечаленные офицеры уехали». В ответ на вопрос послушника о причинах произошедшего старец показал ему чистый родник, который затем вскоре помутнел. «Вот что они хотят сделать с Россией», — якобы сказал отец Серафим об офицерах. Очевидна цель приведенного рассказа — показать святого предвидевшим восстание и не давшим благословения готовившим его офицерам — будущим декабристам. Подчеркну: достоверность приведенных рассказов невелика, но они весьма характерны, ибо позволяют увидеть, как затворник и молитвенник Саровской пустыни в восприятии благочестивых почитателей приобретал черты духовного провидца политических дел и советника царя.

Неслучайно царь лично участвовал в торжествах прославления Серафима, ставших одними из наиболее ярких церковных празднеств за всю Синодальную историю православной церкви. По воспоминаниям генерала А. А. Мосолова, решение государя приехать в Саров было вызвано желанием «войти в непосредственную близость с народом помимо посредников». Это желание нельзя считать спонтанным. С самого начала царствования Николай II стремился преодолеть «средостение», отделявшее его от простого народа. В этой связи «роль смиренного христианина, обращенного к святым старцам, означала для царя связь с народом, воплощала национальный народный дух». Мистическая вера в крепость царской связи с народом для Николая II имела своим истоком православие.

Показательно, что в годы его правления к лику святых в Русской православной церкви было причислено больше святых, чем за весь Синодальный период. При последнем царе святыми провозгласили: Феодосия Углицкого (1896), Серафима Саровского (1903), Иоасафа Белгородского (1911), Патриарха Московского и всея Руси Гермогена (1913), Питирима Тамбовского (1914) и Иоанна Тобольского (1916); в то время как за предшествующий период лишь четырех — Димитрия Ростовского, Иннокентия Иркутского, Митрофана Воронежского и Тихона Задонского. Ко времени Саровских торжеств, таким образом, к всероссийскому церковному почитанию был причислен преподобный Феодосий, но, кроме того, церковные власти установили местное празднование «священномученика Исидора и с ним 72 мучеников» (1897) и — в начале XX века — преподобного Иова Почаевского. «Насколько род Романовых забыл о святых, — писал религиозный мыслитель П. К. Иванов в книге „Тайна святых. Введение в Апокалипсис“, — настолько последний в роде обреченный Николай II жаждал мучительнейше встречи с истинным святым. Именно он, вопреки желанию Синода, и настоял на прославлении св. Серафима Саровского». Царское указание — причислить к лику святых православного подвижника — в императорской России звучало впервые. Ни один русский монарх не относился к вопросу канонизации столь внимательно и пристрастно. Эта пристрастность воспринималась современниками неоднозначно, в ней они видели не только (и не столько) проявление царского «благочестия», сколько пример самодержавного самоуправства в церковных делах.