Августейший мастер выживания. Жизнь Карла II - Стивен Кут Страница 46

У двора в изгнании мог возникнуть сильный соблазн использовать это положение, однако Хайд призывал к величайшей осторожности и выражал надежду, что король «не даст себя спровоцировать на какие-либо резкие действия». Он считал, что существующий в Англии режим падет сам по себе, и призывал Карла и его приближенных к мудрому выжиданию. К тому же, по его мнению, у короля мог вот-вот появиться могучий, хотя, быть может, и невольный союзник. Выказывая незаурядную проницательность, Хайд и близкие ему люди все пристальнее поглядывали на генерала Монка, командующего военными силами протектората в Шотландии. Вот он действительно может способствовать Реставрации. Во всяком случае, общее мнение сводилось к тому, что генерал «не против этого — ни в принципиальном, ни в личном плане». Чрезвычайно важно и то, что он «командует абсолютно самовластно армией, превосходящей английскую». С таким человеком следовало обращаться с величайшей осмотрительностью. Монк был «замкнутый мужчина, чрезвычайно высокого мнения о себе, полагающий, судя по всему, что знания и авторитет в армии позволяют ему рассчитывать на титул пэра и место протектора». Критически важным представлялось удержать его от самостоятельных действий. Используя самые тонкие подходы, следовало «убедить его, дав надежные гарантии в том, что союз с королем соответствует его собственным интересам — интересам чести и положения, не говоря уже о материальных выгодах и уверенности в будущем». Что же касается способов достижения цели, то есть восстановления короля на троне, то это полностью прерогатива Монка.

Карл и его приближенные и не подумают вмешиваться или оспаривать его решения.

И все же, пренебрегая мудрыми советами Хайда, двор стремительно втягивался в разного рода заговоры, которые, впрочем, ничем не кончались. В мае 1659 года к Карлу явился один непримиримый роялист по имени Джон Мордаунт. У него возник смелый и на первый взгляд реальный план, по которому ячейки роялистов по всей стране должны были выступить одновременно и, собравшись в кулак, обрушиться на правительство. К середине июня Мордаунт счел, что к выступлению все готово, а еще через две недели Карл писал ему: «Решено, что либо я, либо брат, либо мы оба, коли на то будет воля Божия, будем с вами». Казалось, временам бездействия подошел конец и Карл вот-вот покинет Бретань, пересечет пролив, контролируемый флотом Английской республики, и лично возглавит повстанцев.

Но тут возникли обычные трудности. Участники задуманной операции проявили чрезмерный оптимизм и к тому же так и не сумели добиться единства. Уже само их количество породило фатальную утечку информации, чем не замедлили воспользоваться правительственные агенты. Лондон действовал без промедления — наиболее заметных вожаков заговорщиков арестовали, были захвачены большие запасы оружия. В общем, все или почти все пошло прахом. Лишь сэр Джордж Бут показал себя сильным военачальником: ему удалось взять под контроль большую часть Чешира и некоторые районы Ланкашира. Но даже и он, столкнувшись с контрнаступлением парламентских отрядов во главе с Джоном Ламбертом, вынужден был, переодевшись женщиной, бежать. При этом Бут по глупости попросил у хозяина гостиницы бритвенное лезвие, а тот сообщил куда нужно, его арестовали и бросили в Тауэр, предъявив обвинение в измене. Надежды роялистов в очередной раз рухнули. Джермин писал, что вести из Англии «не только хуже, чем можно было ожидать, они просто ужасны».

Попытки поднять в Англии восстание проваливались одна за другой, и Карл задумал куда более амбициозный план. Франция и Испания были близки к заключению мирного договора, и он рассчитывал, что, организовав встречи с представителями обеих держав по отдельности, ему удастся добиться не только признания своего статуса законного европейского монарха, но и объединенной поддержки в восшествии на трон. Для достижения этой цели критически важным представлялось непосредственное общение с кардиналом Мазарини, и Карл обратился к матери с просьбой о поддержке. Несмотря на то что они не виделись уже целых пять лет и что Генриетта Мария не забыла, как повел себя ее старший сын по отношению к герцогу Глостерскому, она ответила, что сделает все от нее зависящее. Во Францию был отправлен граф Ормонд, но когда ему наконец удалось пробиться к Мазарини, кардинал заявил, что ничем не может быть полезен. Более того, по его мнению, со стороны Карла было бы чрезвычайно неразумно ехать в Испанию и пытаться затевать сепаратные переговоры. Чтобы придать больше веса своим словам, он добавил, что не гарантирует Карлу безопасный проезд через Францию.

Пренебрегая этим предупреждением, Карл все же отправился в Испанию. Ехал он инкогнито, в сопровождении всего лишь лорда Дигби и О'Нила. Путешествие, напоминавшее скорее туристическую прогулку, затянулось на три месяца. Поначалу король двинулся в Ла-Рошель, где неделю ожидал попутного ветра; затем передумал и решил ехать в Испанию в общем дилижансе. Обозленный и обеспокоенный Хайд время от времени получал от своего повелителя письма, в которых говорилось об отличной еде и удобных гостиницах, а также содержались намеки на всякие «дорожные приключения». «Дай Бог, — писал Карл, — чтобы у Вас на столе была такая же славная баранина, какую нам подают ежедневно». По прибытии в Испанию представитель двора приветствовал Карла с показной помпой: опустился на колено, поцеловал руку и проводил в отведенную резиденцию под оружейный салют, но чего-то реального пообещать не мог. Позиция Мазарини заставляла испанцев ограничиваться ничего не значащими заверениями в дружбе; когда же Карл, стремясь завоевать благорасположение великих держав, посетил мессу, что вызвало крайнее недовольство всей протестантской Европы, Хайд оказался вынужден объяснять англичанам-роялистам, что король вовсе не отходит от своей веры. Словом, весь грандиозный замысел рухнул, и в конце концов Карлу ясно дано было понять, что дальнейшее его пребывание в Испании нежелательно и лучше ему вернуться к своему двору в изгнании.

И лишь одно письмо Хайда удержало короля от того, чтобы впасть в полное отчаяние. Пусть собственные поползновения Карла эффекта не возымели, однако проницательность Хайда, его глубокая осведомленность в европейских делах начинали приносить свои плоды. Генерал Монк и впрямь высказался в пользу Карла и, более того, судя по всему, готовился вступить с ним в союз. В этой связи Хайд просил Карла вернуться как можно быстрее, и тот сразу отправился в путь. Приметы благоприятствовали ему и укрепляли в самых радужных надеждах. Ормонд получил письмо, в котором рассказывалось, что в Лондоне один новорожденный — три дня сравнялось! — младенец внезапно закричал: «Король! Король! Отнесите меня к королю!» Возглас, как говорили, повторился несколько раз, а когда чудо-младенцу вложили в ладошку горсть монет и спросили, что бы он с ними сделал, тот ответил, что передал бы Карлу.

Сам же Карл спешил в Коломбос, где состоялась трогательная встреча с матерью и — что, возможно, еще важнее — с младшей сестрой, четырнадцатилетней Генриеттой Анной. Эта встреча пробудила в нем на удивление сильные братские чувства. Почти десять лет пребывал Карл в изгнании, оторванный не только от своей страны, но и от семьи. Мать раздражала его, братья утомляли, любовные приключения, как правило, не задевали душевных струн, а если речь шла о Люси Уолтер, то и вовсе становились поводом для болезненных переживаний. И вот эта девчушка, тонкая как тростинка, с одним плечом выше другого, высвободила дремавшее в нем дотоле чувство любви. Возникшая между братом и сестрой духовная связь оказалась впоследствии для Карла чрезвычайно важной — как в личном, так и в политическом смысле. В лице Генриетты Анны он нашел близкого человека, которому можно было полностью доверять. Вскоре между ними завяжется оживленная переписка, в которой он будет называть ее «любимой сестрой» и просить не злоупотреблять в своих письмах «величествами», ибо «я хочу, чтобы нас связывала одна только дружба». Но не прошло и двух недель, как им пришлось расстаться. Разворачивающиеся события настоятельно призывали Карла в Англию.