Ричард Львиное Сердце: Поющий король - Александр Сегень Страница 45

Но они добрались все же до третьего дна, и когда это случилось, Беренгария, взмокшая, выскользнула из влажных объятий мужа, подползла к краю имплювия и перекатилась в воду, в лепестки роз, в отражения звезд. А Ричард, разбросав во все стороны руки и ноги, лежа на спине, смотрел то вверх, на звезды, сияющие в отверстом потолке, то вниз, на звезду, купающуюся в водоеме. Ему жадно хотелось теперь петь, но сил не было, и он не в состоянии был даже спеть тихо-тихо. Потом он тоже перекатился из постели в имплювий, погрузился в прохладу воды, нашел там возлюбленное тело, обвился вокруг него, целовал мокрое лицо, глаза, губы, лоб, щеки, мокрые волосы, плечи, руки, всю ее, свою жену Беранжеру.

— Я вся засыпаю, — пробормотала она, и они выбрались из водоема, быстро обтерлись хлопчатыми покрывалами, легли, сплелись друг с другом и канули в сон.

Во сне Ричард ничего не видел, и, может быть, потому, когда он открыл глаза и увидел склонившуюся над его лицом рыжую морду коня, он подумал, что это сновиденье. Конь внимательнейшим образом разглядывал Ричарда. Выражение его морды было даже каким-то насмешливым.

— Что это еще за рыжий нахал? — спросил наконец король Англии.

В ответ на это конь гоготнул и отошел, цокая копытами. Ричард приподнялся, освобождаясь от объятий жены, и помотал головой, стряхивая с себя остатки сна. В атриуме царили теперь рассветные сумерки, небо в прямоугольнике комплювия было сизым, постепенно наполняясь лазурью. Но конь был рыжий, той в точности рыжины, как волосы и борода у Ричарда.

— Ничего не понимаю, — засмеялся король Англии.

Конь подошел к имплювию и стал пить воду и розовые лепестки.

— Ах, — вздохнула Беренгария, просыпаясь. — Боже, как сладко болят все мои косточки.

— И у меня, — счастливо смеялся Ричард. — Будто я вчера участвовал в трех сражениях.

— А разве не в трех? — улыбнулась Беренгария.

— В трех, в трех, — кивнул Ричард. — Смотри, кто пришел первым поздравить нас с тремя вчерашними победами.

Приподнявшись, Беренгария воззрилась на коня, пьющего их воду, ту воду, в которой они вчера ночью купались, и спросила:

— Откуда здесь взялась эта рыжая зверюга?

— Сам не знаю, — пожал плечами Ричард. — Подшутил кто-то. Скорее всего — король Иерусалимский. Он намекал, что у него для меня приготовлен какой-то особенный подарок.

— Редкостной красоты конь, — похвалила Беренгария. — На тебя похож.

— Рыжиной?

— Не только рыжиной. Всею статью. Посмотри, а взгляд-то у него какой!

Конь, будто услышав и поняв, что говорят о нем, поднял голову, повернул морду в сторону молодоженов и внимательно на них смотрел. Потом иготнул тихонько и ласково, шагнул раз, шагнул два, приблизился к брачному ложу короля и королевы Англии, дружелюбно тюкнулся мокрым носом в плечо Ричарда.

— Иди, иди прочь, рыжий нахал Фовель [60], - отмахнулся от коня Ричард. — Так и буду звать тебя — Фовель. Если ты, конечно, принадлежишь мне. А если и не принадлежишь, я выкуплю тебя за любые деньги. Ведь ты и впрямь первым пришел поздравить нас в это сладостное утро. Эй, Фовель!

— Как есть Фовель, — согласилась с новым прозвищем коня Беренгария. — Рыжая бестия.

— Да, нынешнее время все сплошь окрашено в рыжий цвет, — усмехнулся Ричард.

— Что ты имеешь в виду, сердечко мое львиное?

— Как что? Я — рыжий, Барбаросса был рыжий, Барбруж, и Филипп-Огюст тоже скорее рыжий, чем светловолосый. Говорят, что и Саладин рыжий. Вот и конь мой отныне — Фовель.

— Обожаю тебя, рыжий лев мой, — залюбовалась сверканием изумрудных глаз Ричарда новая королева Англии. — Скажи, милый, а по утрам ты участвуешь в сражениях?

— Что? По утрам? В сражениях? Еще как! С еще большей яростью!

Тем, что происходило дальше на его глазах, конь был несколько удивлен и озадачен.

В полдень новобрачные вновь проснулись в объятьях друг друга. Голос из таблиния робко осведомился:

— Не желают ли король и королева выйти к тем, кто хочет их поздравить?

— Это ты, Угудеусь? Пошел к черту! И передай всем, что я вежливо прошу их пойти туда же.

— А я проголодалась, — промолвила Беренгария. — Может быть, сходим к ним ненадолго? Пообедаем с ними в саду и вернемся сюда, к нам.

— К нам… Боже мой, к нам… — растрогался Ричард. — Но ведь это не наш дом. Как же мы потом будем скучать по нему, по этому месту, которое мы впервые назвали «к нам». Когда я завоюю Святую Землю, я выкуплю Базилею Кефалию, и мы будем подолгу жить здесь.

— Да, здесь чудеснее, чем где бы то ни было.

— Я всюду буду строить дворцы с атриумами.

— Да, любимый!

— И мы будем сражаться в них без устали.

— Да, мое Львиное Сердце!

— Смотри-ка, конь по-прежнему тут.

— Все же придется пойти к людям, хотя бы для того, чтобы узнать, откуда взялся этот Фовель.

Нехотя выбравшись из постели, одевшись и умывшись, муж и жена прочли вместе «Отче наш», ибо Беренгария потребовала этого, а Ричард бы и забыл. Потом столь же нехотя вышли к тем, кто вчера весь день присутствовал при их бракосочетании.

— Ура! Сонные! — первым закричал взбалмошный король Иерусалимский. — Смотрите, они спят на ходу! Стало быть, все в полном порядке.

И все, кто встречал их в саду за экседрами, дружно захохотали, потом воскликнули громким и дружным единогласием:

— Да здравствуют король и королева!

— А может быть, там уже и львенок завелся, — хохотал неуемный Гюи де Лузиньян. С очевиднейшего похмелья его распирало нервным задором, который, как все прекрасно знали, легко мог окончиться ссорой с кем-нибудь и кровавой дракой.

Ричарду нравился этот великовозрастный повеса, который пять лет назад вступил на иерусалимский престол, но продержался на нем всего один год — позорнейше проиграл битву при Хиттине, где был взят в плен Саладином, и потерял свое королевство. Из плена его выкупили за огромные деньги. Ричард понимал, что Гюи присосется к его славе и будет добиваться от него щедрых даров, но почему-то Ричарду это даже нравилось — покровительствовать королю Иерусалима. Когда-то Годфруа Великий, завоевав Иерусалим, отказался от предложенной ему короны, молвив: «Не могу царствовать там, где царствовал Царь Небесный». Но уже следующий вождь крестоносцев, ставший покровителем Святого Града после смерти Годфруа, назвался королем. Однако ни один из королей Иерусалимских не добился таких успехов, как Годфруа. Напротив, у каждого следующего славы было все меньше и меньше. Гюи и вовсе покрыл себя бесславьем, бесчестьем.

И все же в его веселой бесшабашности было что-то привлекательное. Его ругали, проклинали, унижали чуть ли не в глаза, но и любили, как ни странно.