Эпоха крайностей. Короткий двадцатый век 1914 - 1991 - Эрик Дж. Хобсбаум Страница 43

* Это была энциклика «Rerum Novarum», дополненная сорока годами нозже ( во времена Великой депрессии, что не случайно) посланием «Quadragesimo Anno». Она остается краеугольным камнем социальной политики Католической церкви до сегодняшнего дня, о чем свидетельствует энциклика 1991 года Паны Иоанна Павла II «Centesimus Annus», выпущенная в столетнюю годовщину носле публикации «Rerum Novarum». Однако масштабы осуждения варьировались в зависимости от

политического контекста. 5-2294

I3O «Эпоха катастроф»

совершенно отсутствовал в его движении до 1938 года, как и в истории Италии со времени ее объединения*. Однако сам по себе итальянский фашизм не привлек серьезного международного внимания, хотя и пытался вдохновлять и финансировать сходные движения в других странах. Иногда его влияние проявлялось в весьма неожиданных регионах, например в Израиле, где он привлек Владимира Жаботинского, основателя сионистского «ревизионизма», ставшего в 1970-6 годы, при Менахеме Бегине, господствующей идеологией в этой стране.

Если бы не приход к власти Гитлера в начале 1933 года, фашизм не стал бы столь важным мировым движением. Фактически все фашистские движения за пределами Италии, достигшие определенных результатов, были созданы после прихода Гитлера к власти, например венгерская «Партия скрещенных стрел», получившая 25 % голосов во время первых в Венгрии выборов с тайным голосованием (1939).^и румынская «Железная гвардия», получившая еще большую поддержку. В действительности даже движения, фактически полностью финансировавшиеся Муссолини, как, например, хорватское террористическое движение «Усташи» под руководством Анте Павелича, не достигли больших успехов и стали придерживаться фашистской идеологии лишь в 1930-е годы, когда часть из них обратилась к Германии за вдохновляющей идеей и финансированием. Более того, без победы Гитлера в Германии идея фашизма как мирового движения, ставшего правой альтернативой международному коммунизму, только со столицей в Берлине, а не в Москве, вообще бы не возникла. Однако фашизм не стал таким движением, хотя создал идеологическую почву для объединения коллаборационистов с немцами на территории оккупированной Европы во время Второй мировой войны. Именно по этим причинам многие ультраправые, особенно во Франции, несмотря на свою крайнюю реакционность, отказались сотрудничать с фашистами: они могли быть только националистами и никем больше. Некоторые из них даже примкнули к Сопротивлению. Более того, если бы Германия не стала преуспевающей державой, имеющей все больший вес в мире, фашизм не приобрел бы серьезного влияния за пределами Европы, а нефашистские реакционные правители не стали бы притворно сочувствовать фашизму, как, например, Салазар в Португалии, который в 1940 году заявлял: «С Гитлером мы связаны одной идеологией» (Delzell, 1970, р. 348).

* Следует сказать, к чести соотечественников Муссолини, что во время войны итальянская армия категорически отказывалась передавать евреев для уничтожения немцам или кому-либо еще на оккунированных ею территориях (в основном в ЮгоВосточной Франции и на некотор^1х участках Балкан). Хотя итальянские власти также выказывали заметное отсутствие рвения в этом вопросе, ногибло около половины малочисленного еврейского населения Италии; правда, некоторые из них были уничтожены как антифашисты, а не как евреи (Steinberg, 1990; Hughes, 1983).

Отступление либерализма 131

Что общего было у различных разновидностей фашизма, кроме общего сознания гегемонии Германии (после 1933 года), не так просто разглядеть. Теория никогда не была сильной стороной этих движений, опиравшихся на несовершенство интеллекта и рационализма и проповедовавших превосходство инстинкта и воли. Они привлекали всякого рода реакционных теоретиков в странах с активной консервативной интеллектуальной жизнью (Германия является типичным тому

примером), но то были декоративные, а не структурные элементы фашизма. Муссолини мог спокойно обойтись без своего домашнего философа Джованни Джентиле, а Гитлер, возможно, даже не знал о поддержке философа Хайдеггера. Фашизм нельзя отождествлять ни с определенной формой организации государства, как, например, корпоративное государство,— нацистская Германия быстро утратила интерес к подобным идеям, тем более что они противоречили единому и неделимому «Volks-gemeinschaft» («содружеству народа»). Даже такой бесспорно основной элемент, как расизм, первоначально отсутствовал в итальянском фашизме. С другой стороны, как мы уже видели, фашизм одобрял национализм, антикоммунизм, антилиберализм и т. п., в чем совпадал со взглядами других нефашистских правых элементов: Некоторые из них, особенно французские нефашистские реакционные группировки, поддерживали фашистскую политику уличного насилия.

Главным различием между фашистами и правыми было то, что фашизм существовал за счет мобилизации низов. По существу он принадлежал к эпохе демократической и народной политики, которую оплакивали традиционные реакционеры и пытались обойти поборники «органического государства». Фашизм гордился тем, что может мобилизовать массы, и символически поддерживал это в форме публичных театрализованных действ даже после прихода к власти (нюрнбергские факельные шествия, массы народа на площади Венеции, наблюдающие за жестикуляцией Муссолини, произносящего речи с балкона), что являлось характерным и для коммунистических движений. Фашисты были революционерами контрреволюции: своей риторикой, своим обращением к тем, кто считал себя жертвой общества, своими призывами к полному изменению существующего порядка, даже своим намеренным заимствованием символов и названий у революционеров, что так наглядно было продемонстрировано гитлеровской национал-социалистической рабочей партией с ее модифицированным красным флагом и немедленным введением в 1933 году большевистского i Мая в качестве официального праздника. Несмотря на то что фашизм брал на вооружение риторику о возвращении к старым традициям и получил большую поддержку от классов, которые действительно предпочли бы стереть из памяти прогрессивный прошлый век, это не было в настоящем смысле традиционалистское движение, как, например, движение карлистов Наварры, ставших одной из главных сил поддерж-132 «Эпоха катастроф»

ки Франко в гражданской войне, или движение Ганди за возвращение к ручным ткацким станкам и сельским идеалам. Фашизм подчеркивал важность многих традиционных ценностей, но в ином смысле. Он осуждал эмансипацию женщин («женщина должна сидеть дома и растить многочисленное потомство»), не одобрял разрушающего влияния современной культуры, особенно модернистского искусства, которое немецкие национал-социалисты называли «культурным большевизмом» и вырождением. Однако основные фашистские движения, итальянское и немецкое, не обращались к историческим оплотам консерватизма—Церкви и королю, наоборот, они полностью старались их вытеснить, насаждая лидеров—выбившихся из низов людей, легитимизированных поддержкой масс, светскими идеологиями, а иногда и культом.

Прошлого, на которое они ссылались, не существовало. Их традиции были придуманными. Даже гитлеровский расизм не мог гордиться чистой, без примесей, линией предков (наличие которой так стараются найти у себя американцы, давшие заказ специалистам по генеалогии доказать их происхождение от неких саффолкских йоменов шестнадцатого века), хотя и создал свою псевдотеорию. В ней взята на вооружение смесь постдарвиновских теорий конца девятнадцатого века, претендовавшая на (и в Германии, увы, получившая) поддержку новой науки—генетики или, точнее, той отрасли прикладной генетики — «евгеники», целью которой являлось создание расы сверхлюдей путем селективного улучшения породы и ликвидации непригодных человеческих существ. Раса, предназначенная, по Гитлеру, властвовать миром, до 1898 года (когда некий антрополог придумал термин «нордическая»), даже не имела названия. Враждебный к наследию Просвещения восемнадцатого века и французской революции, фашизм также не мог официально принять современность и прогресс, однако на практике ему нетрудно было соединить безумный набор верований с техническими новшествами, кроме тех случаев, когда они шли вразрез с его идеологическими установками (см. главу i8). Фашизм был торжествующе антчлибералек. Он являлся наглядным примером того, как без труда можно соединить варварские представления о мире с самыми современными техническими достижениями. Конец двадцатого века с его фундаменталистскими сектами, для сбора средств использующими телевидение и компьютерные программы, еще лучше продемонстрировал нам этот феномен.