"Шпионы Ватикана..." О трагическом пути священников-миссионеров. Воспоминания Пьетро Леони, обзор материалов следственных дел - Пьетро Леони Страница 43
"Шпионы Ватикана..." О трагическом пути священников-миссионеров. Воспоминания Пьетро Леони, обзор материалов следственных дел - Пьетро Леони читать онлайн бесплатно
Центр барака занимает большая печь, сложенная из кирпича. Ее недавно растопили, и она еще не прогрелась. Но тепла все равно не хватит при этом жалком количестве дров (несмотря на то что вокруг леса), к тому же сырых, которое выдают на барак ежевечерне. Огонь в печи есть не больше трех-четырех часов за вечер. Сейчас разгар зимы, и холод для нас самое тяжкое наказание: холодно на работе; холодно ночью в бараке.
Вспоминаю, как мы с отцом Яворкой устраивались рядом на нарах и укрывались верхней одеждой, не снимая того, что было под ней. У меня оставалась верхняя ряса и перекрашенная военная плащ-накидка; ею мы закрывали поясницу. У отца Венделина, кроме рясы, имелась куртка, подарок отца Николя, ею мы прикрывали ступни: старые носки их не согревали. Отец Яворка просил меня держать ступни поближе к нему, потому что у него особенно мерзли ноги. Несмотря на все старания, он часто не мог согреться, отчего ему было большое беспокойство: приходилось часто вставать по малой нужде.
Бедный отец Яворка! Мне хватало трех-четырех ночных пробежек, а он бегал по снегу каждые три четверти часа, деревянная уборная стояла на отшибе метрах в восьмидесяти, и туда через щели набивалось много снега. А что было делать: тем, кого застанут на улице, грозило наказание. И всякий раз, как один из нас вставал, он вынужден был будить другого, чтобы тот постерег вещи.
Воры, сколько неприятностей они доставляли! Приходилось не только прятать обувь под голову, но и обвязываться веревкой или проволокой поверх того, чем мы укрывались.
В короткое время у нас украли последние вещи из вещмешков, после чего воры взялись за то, что было на нас. Первым исчез мой вещмешок. Уходя на работу, я поручил его товарищу по бараку; не знаю, что там вышло, но знаю, что, когда я вернулся, мешка не было. Комендант и охрана, перерыв весь барак, нашли его под нарами, но, к сожалению, пустой: пропало последнее полотенце и все белье до последнего носового платка.
Следующим был мешок отца Яворки, где он держал вещи, переданные ему в тюрьму в качестве благотворительной помощи. На этот раз беда случилась по моей вине; мой собрат, отлучившись из барака, просил меня постеречь его вещи. Мешок лежал на нарах, а я стоял поблизости. Воры, конечно, сговорились между собой; пока один из них отвлекал меня оживленным разговором, другой, пользуясь полутьмой в бараке, стащил мешок. Отцу Яворке еще повезло: после долгих поисков в одном из бараков нашли, кажется, его рубашку.
Пришла очередь моих ботинок. Излюбленным местом воров была баня: на этом моем первом лагпункте начальник бани, как он себя величал, был в сговоре с ворами, и они вместе проворачивали свои черные дела. Поистине черные; чтобы понять это, надо хоть раз попробовать, что значит лишиться последнего, когда ты и так обобран до нитки; отбываешь немыслимый срок среди людей, утративших человеческие черты; страдаешь от голода, холода и хуже, чем скотских, условий жизни и труда. Со временем неизбежно приходит апатия, равнодушие к обидам, начинает казаться естественным, что тебя обирают, что ты ничем не владеешь, что над тобой измываются, попирают твое достоинство, треплют безжалостно, как лен или коноплю.
В бане я не оставил вещи в предбаннике, потому что знал, что воры на них зарятся. На кожаные ботинки в тех местах большой спрос, их можно продать начальству, охране или вольным и заработать неплохие деньги, получить побольше табака или даже водки. Я положил ботинки в помывочной на подоконник ближайшего окна; оно не открывалось, так что я был уверен: ботинки в надежном месте. Но вдруг в ту самую минуту, когда пар заполнил помещение, я почувствовал ледяной сквозняк… — что бы это могло быть? Смотрю, а моих ботинок нет; всматриваюсь и вижу, что в окне разбито стекло…
С того дня я приспособился носить местную обувь — лапти, похожие на наши чочи, но из лыка. Когда меня увидел в них врач-литовец, он сказал: «Вы в сандалиях, как Иисус Христос».
Это уподобление, по правде сказать, было единственным утешением; но его оказалось достаточно для поддержания духа в тяжких испытаниях.
Но пора приступать к «исправительному труду»: за этим нас привезли сюда. Наши мучители часто садистски уверяли нас, что им не нужен наш труд, а нужно, чтобы мы испытали тяготы; однако нельзя отрицать, что миллионы людей были арестованы в основном ради безвозмездной эксплуатации их труда. Труд заключенных в целом малопроизводителен (раб всегда производит меньше, чем свободный человек), но он выгоден главному хозяину, Советскому государству, конечно, не в интересах народа, но в интересах самого себя: государство содержит рабов без затрат и получает весь произведенный продукт.
В нашем лагере все говорит о труде — пропагандистские лозунги размещены в самых ответственных местах, и все они на одну тему: трудиться, трудиться, трудиться. «Трудиться, чтобы ускорить победу коммунизма» (какая радостная цель!); «Честным трудом искупить вину перед Родиной»; «Труд облагораживает человека» (М. Горький); «В СССР труд есть дело чести, дело славы, дело доблести и геройства». Великолепные «лозунги», но один — лучший из всех и всеобъемлющий: «Трудиться за двоих, за троих». И чтобы эту мысль вбить нам в головы, ее доносят до нас два или три транспаранта; ей же вторит лозунг в столовой, где огромными буквами выведено: «Каждый честный гражданин обязан экономить всегда, всюду и всеми способами».
Врач-заключенный под руководством начальника санчасти и вольнонаемной медсестры каждому вновь прибывшему определил категорию трудоспособности. За мной, как и за отцом Яворкой, закрепили третью категорию, близкую к инвалидной, и нас послали в бригаду, изготовлявшую лапти (другие заключенные третьей категории вили веревки или выполняли внутрилагерные работы).
Нам досталась легкая работа по сравнению с первой категорией, тех посылали главным образом на лесозаготовки в пяти километрах от лагеря. Надо было отшагать туда час по снегу, проработать семь-восемь часов, потом опять час по снегу обратно до лагеря, все время под конвоем, и за это сверх обычной пайки полагалось 150–200 грамм овсяной, перловой или пшенной каши. Вторую категорию посылали на доставку древесины, причем они сами волокли дровни; либо на погрузку древесины на платформы или же на рытье котлованов, на стройку, на железную дорогу и так далее.
Но и мы выполняли работу, которая была нам не по силам, особенно из-за тяжелых условий — плохо отапливаемого помещения, негодных инструментов, промерзлого материала, нехватки сырья, скученности и недоедания. Тем не менее норма выработки была пара лаптей в день, а трудовую норму надо выполнять, иначе на другой день урежут и без того ничтожную пайку хлеба. В нашей бригаде, кроме нас с отцом Яворкой, были одни эстонцы; бригадир — русский, но помощник его тоже эстонец.
В 5.30 — подъем, около 6.00 — отправляемся на хлеборезку, получаем каждый свою пайку и идем в столовую: стоим в очереди за супом и рыбой. Все думают об одном: как бы сохранить пайку сырого хлеба, которой должно хватить на весь день; стоит на миг отвлечься, и блатные тут же «подтибрят» сокровище.
Жалоба
Напишите нам, и мы в срочном порядке примем меры.
Комментарии