На службе у бога войны. В прицеле черный крест - Петр Демидов Страница 43

Мы узнали, что наша армия входит теперь в состав Воронежского фронта, которым командует известный полководец — генерал Н. Ф. Ватутин. Размещалась она во втором эшелоне фронта в 30–35 километрах от переднего края и готовила второй рубеж обороны. Высокое начальство приезжало к нам уже при новых знаках различия — погонах, введенных в армии приказом НКО СССР в феврале 1943 года. Приказ предписывал с 1 по 15 февраля перейти на новые знаки различия, но мы еще продолжали щеголять в старой форме. Но дошел черед и до нас. Надев на гимнастерки новые погоны, мы стали в шутку называть себя подпоручиками, поручиками и штабс-капитанами.

К этому времени танковая армия стала более-менее однородной, в нее вошли два танковых корпуса и один механизированный. На Калининском фронте ей придавались стрелковые части и даже лыжные батальоны. Теперь от этих «довесков» избавились. Огневая мощь соединений усилилась за счет танковой, ствольной и минометной артиллерии. Эта грозная сила должна противостоять немцам, мечтавшим о реванше за поражение под Москвой и Сталинградом.

Готовясь к боям, мы знали, что противник рассчитывает только на победу. Гитлеровское руководство не скупилось на расходы. Заводы Германии оснастили вермахт новыми танками типа «тигр» и «пантера», а также самоходными орудиями «фердинанд». Немецкая авиация пополнилась новыми истребителями «Фокке-вульф-190», штурмовиками «Хейнкель» и бомбардировщиками «Ю-88».

В ответ на создание немцами своего «зверинца» у нас появились подкалиберные снаряды, способные пробивать броню даже таких танков как «тигр». Авиация получила новые машины конструкторов Лавочкина и Яковлева. Бросалось в глаза большое количество авиации, сосредоточенной на Курском выступе. Недалеко от Вознесеновки расположились аэродромы двух истребительных полков, которых солдаты дивизиона называли «нашими». В ходе боев 1-ю танковую армию прикрывали штурмовой и истребительные корпуса, чего раньше никогда не было. На Брянском и Калининском фронтах авиации хронически недоставало, из-за чего корпус нес огромные потери.

Перемены в армии происходили не только в ее переоснащении и перевооружении, но и в изменении командного состава соединений и частей, в том числе и нашего дивизиона и бригады. Я уже говорил, что командиром дивизиона вместо Вересова был назначен капитан Мироненко. Катуков заменил комбрига Мельникова. На эту должность назначил подполковника Липатенкова.

О командном составе 1-й танковой армии — Катукове, Шалине, Попеле, Никитине и других — после войны написано немало мемуарной литературы, о комбриге Липатенкове — почти ничего. Это, видимо, было связано с тем, что полковник Федор Петрович Липатенков погиб в конце войны, и о нем попросту забыли.

Наш комбриг принадлежал к той части командного состава, которых называли «академиками», то есть офицерами, окончившими академию. У Липатенкова за плечами была академия имени Фрунзе. Он имел также и штабной опыт работы, на Калининском фронте возглавлял штаб 10-й механизированной бригады.

Принимать дела, как положено по уставу, знакомиться с личным составом у Липатенкова не было времени. Все это приходилось делать по ходу подготовки частей к предстоящим боям. Его всегда видели строгим, подтянутым, в выглаженной форме и до блеска начищенных сапогах.

В этом отношении он был примером всему офицерскому составу. С подчиненными разговаривал ровно, не повышая голоса. Мне потом не раз приходилось встречаться с комбригом по служебным делам. Бывают начальники, к которым идешь, даже если тебя вызывают, с большой неохотой, опасаясь получить выговор, разнос, услышать грубость. К Липатенкову офицеры шли спокойно, знали, что он выслушает, даст четкие и ясные указания, если надо, чем-то поможет. Словом, это был не только старший начальник, но и прекрасной души человек. Жизнь дана была ему на добрые дела, только мало ее отпущено.

В штабе бригады я узнал и некоторую информацию о своем друге Юре Гиленкове. Его дивизион расположился недалеко от деревни Ивня. Едва у меня появилось свободное время, я отправился к реактивщикам в гости. Гиленков встретил меня радостным возгласом:

— Смотрите, какие люди! Гроза немецких танков собственной персоной — Петр Демидов. Я ожидал тебя раньше!

— Ты все шутишь, Юра, — возразил я. — Где уж тут стать грозой немецких танков. Пока мы видели их на картинках, бить же только учимся, строим, укрепляем позиции.

— Признаться, и нам некогда почивать на лаврах, дел хватает, хотя мы народ кочующий, постреляли — и в кусты, — все также балагурил Гиленков. — Ладно, пойдем, покажу тебе свое хозяйство.

«Хозяйство» у Гиленкова было солидным. Кроме реактивных установок БМ-13, в дивизионе имелось несколько грузовых и легковых машин. Легковушки в основном трофейные, но все на ходу. Угощали меня и «эрэсовским» обедом, приготовленным настоящим шеф-поваром, которого все звали не по имени-отчеству, не по званию, а коротко — Паша. Паша до войны работал в каком-то известном московском ресторане, на фронте готовил для генералов, но за пристрастие к выпивке был изгнан. Гиленков рассудил проще: если в меру, пусть пьет, главное, чтобы хорошо готовил.

Во время этой поездки я познакомился с начальником штаба дивизиона РС капитаном Георгием Сидоровичем, человеком, резко контрастирующим по своему характеру с Гиленковым. Если Юра был весельчак, с огромным чувством юмора, то у Сидоровича постоянно просматривалась какая-то «испанская грусть». Внешне красивый, с открытой душой и лицом, рослый, плечистый, он всегда обращал на себя внимание, особенно армейских дам. В него была влюблена медсестра корпусного медсанбата Тамара Василенок, и у них завязался роман.

В бригаде многие знали, что Жора — единственный сын генерала Сидоровича, начальника военных сообщений Московского военного округа. Родители души не чаяли в своем сыне. Он любил музыку, хорошо знал литературу. Ему бы преподавать в университете, а он избрал профессию военного.

Как-то Сидорович появился в нашем дивизионе с ответным визитом. Приехал он на трофейном мотоцикле с коляской, причем прикатил на бешеной скорости. Часовой предупредил меня о появлении в расположении дивизиона лихача-капитана. Я вышел ему навстречу. Пригласил в дом, угостил обедом, приготовленным не шеф-поваром, а нашей хозяйкой. Мы мило и откровенно беседовали. Сидорович говорил доверительно, я это чувствовал, но очень скоро заметил, что мой собеседник сводит всю фронтовую жизнь к роковым обстоятельствам. Уже собираясь уезжать, он трагически произнес:

— Все было бы хорошо, Петр Михайлович, но меня почему-то преследует одна мысль, что жизнь должна не сегодня-завтра оборваться. Я это твердо знаю. И не возражай! Тебе «моей судьбы не разделить со мною». Это еще Пушкин сказал.

Мне сразу вспомнилась Ясная Поляна, лейтенант Гордин. Тот тоже говорил о скорой смерти, потом вдруг застрелился. Но с Гординым случилось несчастье — тяжелая контузия, на этой почве психическое расстройство. Теперь же я видел перед собой пышущего здоровьем парня, которого хотел понять, доказать ему, что судьба — это стечение обстоятельств, что есть же все-таки сила воли…

Сидорович резко поднялся, видимо, его задели мои нравоучения. Он сказал: