КГБ в Японии - Константин Преображенский Страница 4

Мы тепло поблагодарили метрдотеля за столь интересную и исчерпывающую информацию и принялись орудовать ножами и вилками. Речи смолкли, и слышались лишь специфический хруст энергично поглощаемых миног да восторженные возгласы истинных гурманов.

В те дни я подружился с одним молодым профессором. Его фамилия — Сэймон — была очень редкой и говорила о дворянском происхождении. В отличие от своих спутников — пожилых японцев получивших традиционное воспитание, он свободно изъяснялся по-английски и даже внешне походил на европейца. Тогда я еще не владел свободно японским языком и потому нередко перекидывался с Сэймоном шутливыми фразами на английском, что явно коробило его коллег, усматривавших в этом некоторую измену японскому духу…

Прошло несколько лет. Я уже успел побывать в Японии на студенческой стажировке, был принят на работу в КГБ, который теперь направлял меня в Токио под видом корреспондента ТАСС. Тут я и вспомнил о Сэймоне.

Для большинства моих молодых коллег начинать работу за рубежом весьма трудно. Почти все они никогда прежде за границей не бывали, не умеют держаться раскованно и практически ничего не знают о предстоящей стране пребывания, кроме тех искаженных сведений, которые преподносит советская пропаганда. Дать бы им пару лет, чтобы обжиться там, освоить разговорный язык, привыкнуть к общедоступности еды и товаров, к присущей японцам свободной, но в то же время весьма сдержанной манере общения!

Однако суровое руководство КГБ заставляет их немедленно погрузиться в пучину шпионажа. В полном соответствии со сталинской традицией оно убеждено, что теоретических знаний, полученных в Москве, вполне достаточно, чтобы чувствовать себя за границей как рыба в воде. Разумеется, местные контрразведки моментально подлавливают таких горе-разведчиков и берут на заметку, чтобы в нужный момент устроить большой скандал.

Особую сложность среди других стран представляла, конечно, Япония. И сама манера мышления японцев, и их архаичный, крайне усложненный язык были непонятны простому советскому человеку. Многие из начинающих наших разведчиков, с трудом познакомившись с первым попавшимся японцем, порой не знали, о чем вообще с ним следует говорить, а ведь перед ними стояла задача его вербовки!

Умение заводить связи и знакомства ради того, чтобы потом превращать своих новых друзей в агентов, считается для нашего разведчика главным, и именно оно дается ему, особенно в начале карьеры, с большим трудом.

У меня же, в отличие от товарищей, уже имелся один знакомый в Японии. Им был Сэймон, которого вполне можно было потом завербовать. Молодой, перспективный и умный, он наверняка представил бы интерес для нашей разведки. Оставалось только это проверить. Я написал его имя на особой карточке и послал ее в архив разведки, где собраны данные на всех людей планеты, хоть когда-либо попадавших в поле зрения КГБ. Что-то подсказывало мне, что там могут быть сведения и о Сэймоне.

Архив разведки расположен там же, в Ясеневе, на первом этаже, и ответ на любой ваш запрос поступает оттуда очень быстро, через несколько дней. Бывает, впрочем, что на нем стоит штамп «Сведений нет». Но если ответ задерживается, то это, наоборот, обнадеживает: значит, кто-то неведомый, хоть и сидящий, может быть, даже в соседнем кабинете, решает, стоит ли говорить правду об интересующем вас человеке и почему вы вообще о нем спрашиваете. Значит, выбор попал в самую точку…

Так произошло и с Сэймоном. Карточка с запросом возвратилась ко мне через две недели, но зато вся тыльная сторона ее была исписана номерами дел, в которых упоминалась фамилия моего знакомца.

Оказывается, он давно попал в поле зрения политической разведки, ибо умудрился стать ни много ни мало помощником нового министра X.! Ни в какие официальные списки аппаратчиков он не входил, а действовал как бы за кадром, что говорило о его значимости.

Как только КГБ не пытался подкатиться к нему — и через напыщенных дипломатов советского посольства, бывших кадровыми офицерами разведки, и подсылая крупных ученых-экономистов, командированных из Москвы за наш счет. Все было тщетно! Сэймон сделался очень холоден к советским людям и никому из них не позволял пригласить себя в ресторан. Он словно догадывался о том, что за непринужденной застольной беседой последует навязчиво-теплая дружба, которая как бы сама собой приведет к вербовочному предложению.

А может быть, Сэймон знал о нашем интересе к нему совершенно точно, через тайных осведомителей уже своей, японской, разведки у нас в Ясеневе.

— А вы не боитесь, что Сэймон выкинет вас из страны? — иронически кривя губы, спросил меня начальник японского отдела политической разведки.

— Надеюсь, этого не случится! — отвечал я без особой уверенности. Мне очень не хотелось поверить в то, что такой интеллигентный и общительный человек, как Сэймон, способен на столь жестокий поступок.

— Если так, то мы отдаем его вам, научно-технической разведке! Вербуйте на здоровье! — буркнул начальник, тут же углубляясь в бумаги. Я же, едва сдерживая радость, поспешил удалиться из кабинета. Ведь завербовать Сэймона могу только я!..

Трудно представить то воодушевление, с которым я писал о нем первое официальное письмо в токийскую резидентуру. Я делал это уже не от своего имени, и потому под часто употребляемыми в нем выражениями «мы считаем» или «по нашему мнению» подразумевалось мнение высшего руководства советской разведки. В конце его кратко упоминалось, что скоро в резидентуру приезжает некий молодой и весьма перспективный сотрудник, который и займется непосредственной вербовочной разработкой Сэймона… Подписал это письмо большой начальник