Адмирал Ушаков - Леонтий Раковский Страница 38

– Не тот матрос, кто поразвалистее ходит, а кто хорошо знает морское дело! – говорил он.

И каждый день проводил пушечные и ружейные ученья.

– Чтобы победить, надо уметь готовиться к победе! – наставлял Ушаков. Федор Федорович добивался также более быстрого перестроения флота в море. Он отдал приказ по эскадре:

«Усматриваю я, что некоторые корабли и фрегаты по учиненным сигналам в места свои входят весьма медлительно, а по правилам эволюции и военным обстоятельствам требуется в построении ордеров отменная скорость, посему в подтверждение предписываю чинить следующее исполнение».

В один из первых дней благостного, теплого апреля 1790 года Ушаков в хорошем расположении духа возвращался с эскадрой на севастопольский рейд. Он был очень доволен днем: корабли и фрегаты быстро строились и метко стреляли по бочкам на расстоянии в четыре кабельтова.

А в Севастополе Федора Федоровича ждала приятная весть: Потемкин вызывал его к себе в Яссы. Курьер уже несколько часов ждал адмирала.

Узнав об этом, к Ушакову приехали поговорить обо всем его старые друзья-товарищи, его помощники Голенкин и Веленбаков.

Капитан бригадирского ранга Голенкин командовал авангардом и новым 66-пушечным кораблем «Мария Магдалина», а капитан 2-го ранга Веленбаков – фрегатом «Амвросий Медиоланский».

Ушаков прежде всего передал им последнюю новость, которую привез из Ясс курьер. В этом году светлейший решил лично командовать флотом, а графа Войновича назначил в Каспийскую флотилию. Он продержал Войновича в Херсоне год и три месяца, видимо только потому, что было неудобно тогда же, после получения Войновичем графского титула и Георгия 3-й степени, усылать его подальше.

В ордере Потемкин не без иронии написал, что избрал Войновича для командования на Каспии:

«По знанию вашему тамошних вод и по испытанию свойств и образа мест тамошних народов, где по бытности вашей несумненно распространили вы в них страх и завели со многими знакомство».

– Вот так здорово! – хохотал Веленбаков. – «Распространили в них страх»! Нечего сказать, распространил: целый год в плену кормил и плодил ханских клопов! Ха-ха-ха!

– Зато действительно «завел знакомство»! – смеялся Голенкин.

– Завел! Этого отрицать нельзя. А конец ордера чего стоит: «Извольте туда следовать немедленно».

– Да, начал за здравие, а кончил за упокой.

– Поди, этот трус боится, как бы персы не захватили его в плен во второй раз! – потешался Веленбаков.

– Его-то и в первый раз не стоило брать! – заметил молчавший Ушаков.

– Вот теперь, Федя, тебе уже никто не помешает встретиться с князем. Увидишь, какой это любопытный человек! – сказал Голенкин, который больше своих товарищей знал Потемкина, потому что служил при нем в Херсоне. – Иногда с дамами заведет разговор о богословии, а случится архиерей, он с ним рассуждает о танцах.

Голенкин не упомянул о том, что Потемкин тратит сотни тысяч рублей государственных денег на любовниц и балы: Федор Федорович был пристрастен к Потемкину и не любил слушать об этом.

– Говорят, у него семь пятниц на неделе, – заметил Веленбаков.

Федор Федорович только покосился на Нерона. Он знал о причудливости характера Потемкина. Знал, что поэтому австрийский принц де Линь, бывший во время осады Очакова при русских войсках, называл Потемкина то Ахиллесом, то Терситом ^[51]. Но Ушаков снисходительно относился ко всем слабостям Потемкина, так как оценил его большую заботу о молодом Черноморском флоте.

– А ты разве всегда одинаков? – обернулся он к товарищу.

– Сказывают: светлейший очень любит пить кислые щи, – не унимался Нерон.

– Конечно, ты на его месте предпочел бы пить что-либо покрепче, – поддел Федор Федорович.

– Любить кислые щи – это еще не самый большой порок, – улыбнулся Голенкин. – У светлейшего есть грешки и побольше!

– Пусть он любит власть, почет и роскошь, но все-таки он постоянно радеет о величии русского государства! – ответил Ушаков.

– Человек он незаурядный, нет спору. Но в жизни тяжел: мнителен, часто хандрит, – продолжал Голенкин.

– Ты на его месте не так бы еще захандрил, если бы тебе надо было заселять новые земли, строить крепости и города, заводить флот. Нужны люди, пушки, лес, а всего этого нет на месте. Каждый гвоздь, каждую каболку приходится доставать за тридевять земель. При таком положении быть всегда веселым – мудрено! – горячо сказал Федор Федорович.

Приятели не стали спорить с Федей: бесполезно – Ушаков старается не замечать недостатков Потемкина.

С рассветом Федор Федорович отправился на корвете «Красноселье» в Херсон. Теперь уже не приходилось опасаться Очакова: крепость была взята русскими войсками еще полгода назад.

На этот раз Ушаков был уверен, что увидит Потемкина – никакой Мордвинов не стоял на его пути.

Из Херсона он на лошадях отправился через Молдавию в Яссы.

– Господи, благодать-то какая! – вертел во все стороны головой денщик Федор, сидевший рядом с кучером на козлах.

Он восхищался зеленеющей степью, солнцем, пением птиц:

– Цветочки, птицы! А небо, а степь, ширь, приволье какое! Вот где жизнь!

Ушаков смотрел на него и думал: «Как различны люди: Федору лучше в степи, а мне – в море. В море – настоящий простор. Там бодрый ветер, там крутые волны. Хорошо! А здесь – пыль, духота, и только клонит ко сну».

После десятидневного утомительного путешествия наконец ранним утром подъехали к Яссам. Федор Федорович смотрел на грязный, сонный городишко. На улицах еще не было ни души.

Но чем ближе подъезжали к ставке Потемкина, тем становилось оживленнее.

Вон куда-то промчался курьер. Ямщик нахлестывал лошадей, а офицер устраивался поудобнее в телеге. Вон молдаванин погнал – должно быть, на княжескую кухню стадо гусей. Проехали верхами какие-то офицеры.

Впереди показался княжеский дворец.

По обширному двору пробегали гайдуки, лакеи. Солдаты посыпали свежим желтым песком двор. Ушаков велел подъехать к небольшому домику слева, на крыльце которого стоял солдат с ружьем.

«Это, вероятно, комендантская».

– Кто и откуда? – окликнул солдат.

– Контр-адмирал Ушаков из Севастополя, – ответил ямщик.

Солдат скрылся в доме. Через минуту оттуда, второпях застегивая мундир, выкатился толстый майор.

– Пожалуйте сюда, ваше превосходительство. Давно вас ждем! – сказал он, подбежав к коляске, и на своих толстых, но проворных ножках покатился к флигелю, стоявшему в глубине двора.

– Здесь вам приготовлены покои, – говорил он, распахивая перед Ушаковым дверь.