Лютер - Иван Гобри Страница 35

Эта же мысль о недопустимом легкомыслии по отношению к собственным грехам и нежелании принять искупительное страдание — самом опасном следствии церковной торговли индульгенциями — нашла свое выражение в тезисах: «Истинное раскаяние стремится к страданию, любит страдание. Терпимость к греху, распространяемая через индульгенции, освобождает человека от необходимости страдания и тем самым вынуждает его ненавидеть страдание». Здесь Лютер смешивает две разные вещи. С одной стороны, он говорит о нежелании нераскаявшегося грешника страдать, с другой — о готовности раскаявшегося согласиться с «отменой» наказания за совершенный грех. Ему категорически не нравятся люди, которые гоняются за индульгенциями в надежде избежать кары за грехи, но в то же время он предостерегает против индульгенций и тех, кто искренне сокрушается в совершении греха. Но ведь очевидно, что психологически те и другие настроены абсолютно по-разному: если вторые, раскаявшись, заслуживают право на божественное милосердие и принимают индульгенцию не как подачку, но как Божий дар, то первые, чуждые всякого раскаяния, вообще не способны ни понять смысла страдания, ни решиться в дальнейшем избегать греха. Именно поэтому Церковь в обмен на индульгенцию требует от грешника искреннего и глубокого покаяния.

Любопытно проследить, как расходятся в этот период времени умозрительные представления Лютера и его же душевный опыт. В его тезисах, как и вообще во всей истории противостояния Тецелю, доминирует следующая мысль: человек, надеющийся достичь душевного покоя — не важно, с помощью индульгенции или без нее, — пребывает во власти иллюзии, поскольку забывает о своей греховности и крови, пролитой за него Христом. Лучше уж постоянно поддерживать в себе чувство страха, чем успокоиться, приняв как должное божественное милосердие. Этот вывод, противоречивший всему, что Лютер старался в это время делать, означал его внутреннюю убежденность в превосходстве конкретных человеческих деяний над Божьей благодатью. В проповеди ко Дню Всех Святых он, называя самой большой опасностью для души проповедь индульгенции, не говорил, что речь идет о нежелании нераскаявшегося грешника принять страдание, но о желании избежать наказания как такового. Этому же посвящены и два первых тезиса: «Следует наставлять христианина учиться следовать за учителем нашим Христом, преодолевая страдания, смерть и адские муки; лучше ценой страдания взойти в Царство Небесное, чем пребывать в блаженном состоянии ложного умиротворения». Он, разумеется, совершенно прав, когда говорит о ложном умиротворении. Вот только сам он не сомневается, что это ложное чувство покоя исходит из уверенности в том, что Бог простит грешника. Как сам он настаивает в преды-дущих строках, «никто не может быть уверен в том, что раскаяние его истинно».

Следовательно, тезисы, обнародованные 31 октября 1517 года, вовсе не носили характера открытия или внезапного прозрения, осенившего богослова Лютера. Это тем более очевидно, что еще в 1516 году, то есть задолго до появления Тецеля в Магдебурге и Бранденбурге, он уже во всеуслышание проповедовал с кафедры: «Папские уполномоченные и их помощники, занятые проповедью индульгенций, только и делают, что расхваливают перед народом свой «товар», чтобы его лучше раскупали. Никогда вы не услышите, чтобы они объясняли людям, что такое индульгенция, для чего она нужна и в чем ее польза». Таким образом, он проводит различие между истинностью учения и ее практическими искажениями. Но как только встает вопрос о содержании этого самого учения, наш доктор богословия теряется, поскольку он и сам его не слишком хорошо усвоил: «Совершенное раскаяние, говорите вы, упраздняет всякое наказание. Для чего же тогда нужны индульгенции? Признаюсь вам, что я и сам этого не понимаю...» Здесь же у него начинает пробиваться мотив тревоги по поводу душевного покоя, достигнутого за счет добрых дел: «Остерегайтесь, чтобы индульгенции не внушили вам ложного чувства безопасности!»

Почему именно в этот период раздражение брата Мартина перешло в столь активную фазу? Разные исследователи предлагают свои объяснения этому факту. Некоторые из их объяснений, не претендуя на полноту охвата проблемы, выглядят тем не менее достаточно привлекательно. Во-первых, не следует забывать, что право на торговлю индульгенциями на территории Германии досталось ордену доминиканцев, который в те времена враждовал с августинцами по целому ряду теоретических положений. Лютер, который из-за недостатка средств не имел возможности основать собственный монастырь, единственный из августинцев получил от Штаупица добро на проведение своей кампании и, как мы знаем, предал анафеме корыстолюбие папских проповедников.

Во-вторых, необходимо помнить, что помимо финансовой существовала и политическая подоплека событий. Проповедники собирали пожертвования верующих в пользу Рима, что категорически не нравилось немецким князьям и будило в них весьма недобрые чувства к Святому Престолу. В герцогстве Саксонском вначале епископ Мейсенский, а за ним и сам курфюрст Фридрих запретили проповедникам торговать индульгенциями на своей территории. Сам Лютер впоследствии рассказывал об отваге, с какой Тецель добрал-ся со своими проповедями до самого Юттербога, расположенного на границе Саксонии. Прихожане Виттенберга бросились к нему за индульгенциями, но, когда они затем приходили к Лютеру на исповедь с этими письмами, он отказывал им в отпущении грехов. Не исключено также, что проповедник позволял себе публичные выпады против ученого богослова. (Впрочем, Тецель мог и не подозревать о существовании противника, отбивавшего у него клиентов в тиши исповедальни.)

Более чем вероятно, что все эти обстоятельства сыграли решающую роль в укреплении боевого духа доктора Мартина. Все его поведение в это время определялось теорией, которую он создал сам в надежде разрешить свои внутренние сомнения и тревоги и которая заключалась в утверждении бесполезности «дел». В чем суть индульгенции? В отпущении грехов и освобождении от наказания. Но, чтобы получить индульгенцию, верующий должен совершить некий поступок — вчера это было паломничество к святым местам или участие в крестовом походе, сегодня стала милостыня, — но так или иначе, он обязан заработать милость Божью конкретным делом. Но разве человеческий поступок может удостоиться Божьей милости? Озабоченность Лютера этим вопросом нашла выражение в одном из тезисов: «Может быть, Церковь получила бы больше выгоды, если бы папа раздавал свои индульгенции и милости не единовременно, а по сотне раз на дню и всем желающим?»

Эта же проблема диктовала выбор тем, которые он предлагал своим студентам для защиты докторской диссертации. Так, в сентябре 1516 года студент по имени Бернхарди фон Фельдкирхен написал под его руководством работу, озаглавленную «Силы и воля человека в отсутствие благодати». Легко догадаться, в каком тоне шла защита диссертации. За месяц до обнародования тезисов Лютер предложил другому студенту еще более откровенную и смелую тему: «Против схоластического богословия». В этих названиях весь Лютер. Человеческая воля не может быть свободна, ибо человек, полагаясь исключительно на собственные силы, неизбежно обречен творить зло. Некоторые же положения демонстрируют еще более продвинутого Лютера, Лютера 1520-х годов: «Всякий законный, но лишенный благодати поступок является лишь видимостью доброго дела; если же присмотреться к нему пристальнее, окажется, что это не что иное, как грех».