Повседневная жизнь первых российских ракетчиков и космонавтов - Эдуард Буйновский Страница 35

Два дня обследования прошли мгновенно, как какой-то сон, на одном дыхании. Я прошел всех врачей и нигде не получил отрицательных результатов! А дальше сказали: «Ждите. Вам сообщат». А чего ждать и сколько ждать, не сказали.

Очень образно описывает аналогичный период ожидания Юрий Алексеевич: «…А дни все шли и шли. Уже стало казаться, что обо мне забыли, что я не подошел. Ведь рост у меня небольшой, на вид я щупленький, бицепсами похвастаться не мог. А вместе со мной проходили комиссию парни что надо — кровь с молоком, гвардейского роста, косая сажень в плечах, самые что ни на есть здоровяки… Куда мне с ними тягаться! Старался забыть о своем рапорте, о комиссии — и не мог. Когда я совсем отчаялся, когда, казалось, уже не осталось никаких надежд, пришла бумага: меня снова вызывают на комиссию».

Вот приблизительно в таком же состоянии я и находился более двух месяцев! На работе я лишний раз не выходил из своей комнаты, вздрагивал от каждого телефонного звонка, после работы — только домой, позабыв о друзьях и подругах. И вот когда я уже и отчаялся получить какой-либо вызов и понял, что про меня просто забыли, вдруг команда: прибыть в Центральный научно-исследовательский авиационный госпиталь для прохождения дальнейшего обследования.

Почти в центре парка Сокольники, в тиши, среди густой зелени стоит старинная, красивая, с остатками богатого внутреннего интерьера деревянная дача, где когда-то, до революции, в стороне от городской суеты любили повеселиться московские купцы. Вот эта дача и была по тем временам центральным зданием госпиталя, где проходили обязательное обследование молодые летчики и списывались увольняемые на пенсию старые авиационные асы.

Удивительное это было медицинское учреждение! Ну где еще за забором больницы можно услышать мощный рев десятка молодых, здоровых глоток, пугающий редких в этих местах прохожих. А это «больные» выясняли свои отношения в жарких баталиях на волейбольной площадке. Или стоят у забора два здоровых дяди и в расчете на мужскую солидарность передают через прутья проходящему парнишке трешку с просьбой купить бутылку. Я сам однажды наблюдал, как две унылые фигуры долго стояли у забора в безуспешном ожидании гонца, который почему-то так и не пришел.

Вот сюда и направляло командование ВВС будущих кандидатов в космонавты, в основном молодых летчиков со всех концов нашей необъятной страны. Я тоже оказался среди них где-то в середине сентября 1962 года.

Да! Врачи этого госпиталя были высокие профессионалы и хорошо знали свое дело! Тем более что перед ними была поставлена задача с множеством неизвестных: при отсутствии конкретных критериев и норм отобрать людей, способных работать в условиях космоса. А кратковременные полеты Гагарина, Титова и к этому времени Поповича и Николаева — слишком малый практический опыт, на основе которого можно было бы разработать объективную методику отбора будущих покорителей космоса. Я считаю, что нам еще повезло! Полеты, пусть и кратковременные, четырех землян дали врачам ответ на главный вопрос: может ли человек вообще находиться в космосе и живым вернуться на Землю. Оказалось, может! По воспоминаниям Германа Титова, в его односуточном полете он должен был попробовать поспать в условиях невесомости. Вот такими маленькими шагами врачи и отрабатывали методику отбора кандидатов для космических полетов. Первые обнадеживающие результаты дали возможность немножко ослабить требования к здоровью очередных абитуриентов. Помнится, в госпитале нас крутили на центрифуге два раза по 30 секунд и с не очень большими перегрузками («голова — таз» — трехкратные, «грудь — спина» — восьмикратные перегрузки). А вот что вспоминает представитель первого отряда Космонавт-14 Борис Волынов: «Проходить отборочную комиссию было непросто, врачи предлагали очень жесткие тесты, а мы должны были терпеть и выживать. Например, на центрифуге для начала предлагалась шестикратная перегрузка. Под рукой у меня была кнопка, я мог ее отпустить, и врачи останавливали вращение, но из кабины не выпускали, ждали, когда пульс и давление придут в норму, при этом шла запись, мы сидели, все облепленные датчиками. Где-то минут через пять давалась семикратная перегрузка, и опять — пока не отпущу кнопку — сколько выдержу. Передышка — и уже восьмикратная нагрузка и опять — пока держу кнопку. В общей сумме за три вращения надо было набрать две минуты. Какие же это были трудные и длинные минуты!» Космонавт-21 Виктор Горбатко тоже подтверждает, что режим в госпитале был жесткий. Многие кандидаты, когда увидели список предстоящих обследований, сразу отказывались, отмечали командировку и отправлялись обратно в свою часть. Как правило, только один из десяти обследуемых успешно проходил испытания. Да! Ребятам первого отряда здорово досталось.

Каждому из обследуемых нашего потока был дан листок с перечнем процедур и испытаний, которые мы должны пройти за время пребывания в госпитале. При наличии, естественно, положительных результатов по каждой процедуре. У меня этот листок сохранился. В конце каждого дня я делал в нем пометки, разрабатывал стратегию прохождения процедур следующего дня. А в этом листке 25 пунктов! Если точнее, 25 врачей, или 25 кабинетов, или 25 испытаний или обследований. Вот, к примеру, один из пунктов этого листочка. Я должен сдать кровь на тромбоциты, ретикулоциты, эозинофилы, время кровотечения, время свертываемости, протромбин, сахар, холестерин, лецитин, билирубин, остаточный азот, общий белок и его фракции (электофорез), реакцию Вельтмана, реакцию Вассермана, «С» — активный белок! И что самое удивительное, что мы сдавали кровь вполне осознанно, представляя при этом, чем отличается реакция Вельтмана от реакции Вассермана, или что нужно сделать с вечера, чтобы на следующий день получить положительные результаты при сдаче анализов.

Разным испытаниям и обследованиям подвергали нас врачи. Одни понятные, типа хирург, окулист, невропатолог, другие интриговали своей таинственностью — барокамера на «пикирование» и барокамера на переносимость гипоксии, вибростенд, центрифуга на переносимость радиальных ускорений. Все эти виды испытаний знакомы летчикам, но не знакомы нам — представителям нелетных профессий, поэтому мы шли на них с опаской, не очень рассчитывая на положительный исход. Были и такие испытания, которые поначалу вызывали у нас усмешку и к которым мы относились с некоторым пренебрежением. Заходишь в кабинет — висят качели, симпатичная медсестра предлагает сесть и начинает тебя раскачивать. Тебе приятно, ты смеешься, шутишь, кокетничаешь с сестрой. Проходят 10, 15, 20 минут — тебе уже не до смеха, какие там комплименты! Начинаешь глазами искать то ведро, которое скромненько стоит в углу и ждет своего «звездного часа». И здесь помогла мне моя любимая гимнастика! Вестибуляр у меня был отменный! Ну и еще одно испытание, которое тоже начинается с ухмылочки, но завершается, как правило, уползанием на четвереньках в прямом и переносном смысле этого слова. Заходишь в кабинет, и симпатичная сестра нежно привязывает тебя к столу. Молча лежишь 20, 30, 40 минут, час, и потом вдруг стол опрокидывается на 45 градусов и ты оказываешься вниз головой и продолжаешь лежать еще долго-долго! Почему-то считалось: пройти эти испытания — значит побывать в «гестапо».

И тем не менее мы дружной стайкой бегали по кабинетам, заполняли свои листочки, обменивались впечатлениями и делились опытом прохождения процедур. А «мы» моего потока — это молодые лейтенанты Ракетных войск из Москвы и Подмосковья, испытатели из Капустина Яра, Тюра-Тама и Плесецка. Мы и старались держаться отдельной группкой и во всем поддерживать друг друга. Впервые вместе с нами проходили обследование и несколько гражданских специалистов. Находили время и силы еще и подшучивать друг над другом. Старая, как мир, шутка, когда с вечера тебе необходимо очистить желудок и все та же очаровательная сестричка делает тебе клизму, ты бегом в туалет, а там, конечно, все занято. И когда уж совсем плохо, кто-нибудь милостливо уступает крайне необходимое тебе рабочее место.