Деникин. Единая и неделимая - Сергей Кисин Страница 31

Деникин писал о нем: «Сильный, жестокий, чуждый каких бы то ни было сдерживающих начал «условной морали», презиравший и Временное правительство, и Керенского, в интересах целесообразности, по своему понимаемых, поддерживающий правительство, но готовый каждую минуту смести его — он видел в Корнилове лишь орудие борьбы для достижения сильной революционной власти, в которой ему должно было принадлежать первенствующее значение».

Опытный конспиратор Савинков надеялся меж двух огней зажечь собственный факел и под шумок «равноудалить» от власти обоих титанов, заняв главный пост в стране.

В столице существовала организация, которая прямо поддерживала Корнилова, пытаясь сделать его «знаменем» борьбы с развалом власти. Так называемый «Республиканский центр», образованный в мае 1917 года и состоявший главным образом из молодых офицеров, делал ставку на популярного главкома как символ будущего порядка на фронте и в тылу. «Центр» со знаменем Корнилова получил поддержку у таких серьезных финансистов, как глава Московского банка Петр Рябушинский, председатель правления Русско-Азиатского банка Алексей Путилов, глава Санкт-Петербургского международного банка Александр Вышнеградский, члены правления Сибирского торгового банка Владимир Тарновский и Федор Липский, председатель Финляндского отделения Русско-Английской торговой палаты Николай Белоцветов, Петр Финисов и др. Пытались банкиры привлечь к деятельности «Центра» и бывшего командующего Черноморским флотом адмирала Александра Колчака, чьи взгляды на наведение жесткого порядка были широко известны.

С другой стороны, вокруг совершенно не разбиравшегося в политических хитросплетениях главкома быстро возникла камарилья мелких авантюристов и откровенных проходимцев, преследовавших мелкоэгоистические цели.

«Наиболее странным и необъяснимым, — писал Деникин, — является то влияние, которое имели на ход событий окружавшие Корнилова (малоизвестные и не внушавшие доверия) политические деятели в лице Завойко (прапорщик, ординарец Корнилова), Филоненко, Аладьина, Добрынского и т. д…Появление всех их вокруг Корнилова внесло элемент некоторого авантюризма и несерьезности, отражавшихся на всем движении, связанном с его именем. Один из членов Временного правительства говорил мне, что когда 27 (августа) на заседании правительства был прочитан список министров с именами Филоненко, Аладъина, Завойко, то даже у лиц, искренне расположенных к Корнилову, опустились руки. Стоит прочесть повествование Владимира Львова, изображающего сцены и разговоры за кулисами корниловского выступления, и если даже одну половину отнести на долю своеобразного восприятия автора, то другая в достаточной степени рисует хлестаковщину и легкомыслие «политического окружения».

К примеру, подпоручик Максимилиан Филоненко спал и видел себя министром иностранных дел, а когда генерал Лукомский спросил, в уме ли он, милостиво согласился принять портфель министра внутренних дел. Прапорщик Василий Завойко-Курбатов был уверен, что лучшего министра финансов, чем он, не найти, и намеревался созвать «Земский Собор». Лукомский писал об этой авантюрной личности: «Его роль при Корнилове была довольно значительная, так как Завойко отлично владел пером, составлял всякого рода официальные бумаги, написал брошюру «Первый народный Главнокомандующий Лавр Георгиевич Корнилов» (1917)» сумел заслужить полное доверие Корнилова, и последний нередко поручал ему от своего имени сноситься с теми или иными людьми». Вероятнее всего, безграничное доверие Корнилова к нему зиждилось на его родстве с банкиром Путиловым, широких связях этого уездного предводителя подольского дворянства в промышленных кругах.

Как писал о нем барон Петр Врангель: «Завойко, бывший помещик, кажется, Подольской губернии, последние годы до войны, разорившись на хозяйстве, занялся финансовыми делами. Он был управляющим нефтяной фирмы братьев Лианозовых, директором и членом правлений целого ряда коммерческих предприятий. После переворота он, оставив дела, занялся политической работой. Последнее время, зачислившись в ряды армии, состоял ординарцем при главнокомандующем Петербургским военным округом, а с назначением генерала Корнилова командующим армией последовал за ним… Завойко произвел на меня впечатление весьма бойкого, неглупого и способного человека, в то же время в значительной мере фантазера».

«Трудовик» Алексей Аладьин (из крестьян) еще в Думе прославился своей политической беспринципностью, бросаясь от марксистов к эсерам-боевикам (был в составе савинковской Боевой группы), от террористов к трудовикам, от трудовиков к крайним реакционерам. Аладьин вообще запросто брал на себя наглость от имени Корнилова посылать телеграмму атаману Каледину с приказом начать движение на Москву и от имени главкома и «Союза офицеров» требовать, чтобы ни один министерский пост не замещался без ведома Ставки. Здесь был профессор Алексей Яковлев, попросту укравший большевистские лозунги и якобы собирающийся тут же раздать земельные наделы солдатам. Иван Добрынский, возглавлявший владикавказское отделение «Союза георгиевских кавалеров» и клятвенно заверявший, что по первому сигналу выставит до 40 тысяч горцев и направит их куда пожелает Корнилов

Следует признать, что и самого Деникина это ничему не научило. Уже через год вокруг него самого завертится карусель собственной «нечистой силы», с которой аполитичный генерал не сможет совладать и которая напрочь дискредитирует Белую Идею.

Самого Корнилова Деникин к тому времени тоже не совсем мог понять. Как он писал: «Корнилов не был ни социалистом, ни реакционером. Но напрасно было бы в пределах этих широких рамок искать какой-либо партийный штамп. Подобно преобладающей массе офицерства и командного состава, он был далек и чужд всякого партийного догматизма; по взглядам и убеждениям примыкал к широким слоям либеральной демократии… Никогда, ни до выступления, ни во время его, ни официально, ни в порядке частной информации, Корнилов не ставил определенной политической программы. Он ее не имел… Несколько неожиданно отсутствие яркой политической физиономии у вождя, который должен был взять временно в свои руки руль русского государственного корабля. Но при создавшемся к осени 1917 года распаде русской общественности и разброде политических течений казалось, что только такого рода нейтральная сила при наличии некоторых благоприятных условий могла иметь шансы на успех в огромном численно, но рыхлом интеллектуально сочетании народных слоев, стоявших вне рамок «революционной демократии».

Возможно, политическая неразборчивость не отличавшего левых социалистов от правых Корнилова, которая чуть позже также сослужит ему плохую службу, и стала залогом провала его путча под громкими лозунгами «спасения России».

Неразборчивость была и военная, ибо, во-первых, повышенная конспирация привела к тому, что лишь единицы высших офицеров были посвящены в заговор, а основная масса солдат и офицеров, которых отправляли в столицу, даже не подозревали о цели акции и, как выяснилось, не разделяли ее, ибо были уверены, что они едут лишь для защиты Петрограда от немецкого наступления. Во-вторых, Ставка сама недостаточно конкретно сформулировала задачи «карательной экспедиции», что привело к запутанности и противоречивости как маршрута следования, так и решимости выполнения приказов.