Дегустатор - Уго Ди Фонте Страница 30

— Мне расхотелось есть яблоко.

— Полента! — шепнула мне Бьянка, тоже почувствовав, что о яблоках лучше забыть.

— Хочу поленту! — заявил я, подвинув к Федерико чашку.

Герцог вытащил из кармана косточку, разломал ее пополам и поднял, разглядывая на свет. Все снова прыснули со смеху, поскольку помнили историю с моим амулетом. Федерико окунул косточку в чашку, вытащил ее и стал обнюхивать со всех сторон.

— Съешь наконец хоть ложку! — крикнул кто-то.

— Да-да! — подхватили другие. — Не тяни кота за хвост!

— Ну! — рявкнул я. — Чего ты ждешь?

Федерико зачерпнул ложку поленты и медленно поднес ко рту. Потом обвел взглядом публику. Все уставились на него. Он положил ложку и повернулся ко мне:

— Ешь сам!

— Я?

Моя нижняя губа опустилась на подбородок. Зрители засмеялись было, но тут же смолкли.

Глаза Федерико превратились в маленькие черные точки. Oi me! Он думал, что полента отравлена! Теперь я вспомнил, что за мысль не давала мне покоя. Все сходилось, как дважды два. Устроить весь этот спектакль предложила Бьянка, а Алессандро подал идею, чтобы Федерико поменялся ролями именно со мной. Миранда видела их вместе в апартаментах Бьянки, к тому же оба они были из Венеции. Боже милостивый! Как я мог быть таким глупцом!

— Давай! — приказал Федерико, выйдя из образа. — Ешь!

— Сию минуту, — ответил я.

В голове у меня теснилась тысяча мыслей. Если я скажу, что полента отравлена, Федерико захочет узнать, почему я молчал. Он решит, что я тоже участвовал в заговоре, и заставит меня съесть всю чашку. Я поднес желтую дымящуюся кашу с изюмом к губам и воскликнул:

— Там семь изюмин, Луиджи! Сколько можно тебе повторять? Я ненавижу это число!

Схватив чашку, я швырнул ее в камин и разбил на мелкие кусочки. Пламя вспыхнуло и зашипело, как спящий кот, которому наступили на хвост.

Никто не смеялся. Наступило гробовое молчание. Федерико сощурил глаза, откуда-то тут же появились охранники. Они схватили меня за шею и плечи и ткнули лицом в стол. Герцог приподнял мою голову рукой. Во второй у него был кинжал. Жизнь моя повисла на волоске. Я увидел коренастое туловище Эрколя, стоявшего на скамейке. Не знаю, может, у меня начались галлюцинации, но мне показалось, что его окружало сияние. В тот миг я понял, что Бог — везде. Не только в прекрасном и хорошем, но также в уродливом и злом. Ибо нынешнее несчастье приключилось со мной из-за того, что я посмеялся над Эрколем несколько месяцев назад, когда Федерико бросил в него подносом. А поскольку карлик такого подстроить не мог, значит, это дело рук Всевышнего.

Мысленно моля у Бога прощения, я краем глаза глянул на Бьянку. Она побелела, как снег. Я понял, что был прав.

— Ваша светлость… — выдохнул я.

— Федерико! — взвизгнула Бьянка. — Он сделал это в точности как ты! Ну абсолютно точно! — Она положила ладонь на руку Федерико, сжимавшую кинжал. — Не кипятись, дорогой! Он же просто шут! — И добавила, повернувшись к Луиджи: — Принеси герцогу Федерико одежду и чашку поленты, да изюму не жалей! Мы поедим в его спальне.

Публика захлопала в ладоши. Федерико отпустил мою шею, я быстренько отпрянул назад. «Potta! — подумал я, когда они вышли из зала. — Бьянка — вот кто здесь настоящий хозяин!»

После того как герцог с любовницей ушли, все столпились вокруг меня, наперебой твердя о том, что Бьянка спасла мне жизнь. Миранда и та им вторила. Когда мне стало невмоготу, я удрал от них и пошел на холм, где любила отдыхать Агнес, чтобы побыть одному. В замок я вернулся только к вечеру и сразу направился в столовую за остатками поленты, которую швырнул в камин.

Увы, она пропала, и все черепки от чашки тоже испарились без следа. Я начал расспрашивать мальчишек, кто там прибрался, но они все как один отнекивались, не желая неприятностей на свою голову. Однако стоило мне сказать, что я дам десять дукатов тому, кто это сделал, как они хором заорали: «Я! Я!»

Вечером того же дня паренек года на два моложе Миранды пожаловался на жуткие спазмы в животе. Я побежал к его кровати. Он весь вспотел и так орал от боли, что совершенно охрип.

— Прикидывается! — сказал Луиджи. — Они все отлынивают от работы.

Мальчик держался рукой за живот. Глаза у него ввалились, в них плескался ужас.

— Смерть ждет меня у дверей, — прошептал он. — Велите ей уйти!

Я дал ему выпить оливкового масла… Слишком поздно. Яд уже проник в кровь, и после того как его вырвало, парнишку покинули последние силы.

— Это ты выбросил черепки от чашки? — спросил я.

Он кивнул.

— А каша? Ты ее пробовал?

Бедняга хотел было ответить, но тут по телу его, вонзаясь когтями в каждую клеточку, пробежала волна нестерпимой боли и навеки отшибла ему память.

Я подкараулил Бьянку за дверью собора и, когда она вошла, поблагодарил ее за то, что она спасла меня от гнева Федерико.

— Не благодари меня. Скажи спасибо Господу за свое везение.

— А ты поблагодаришь его за свое?

— Я всегда так делаю, — улыбнулась она.

Странно, однако больше я не боялся ни Бьянки, ни Алессандро. Вскоре Алессандро уехал в Германию, где и погиб в уличной стычке. Я не винил Федерико, поскольку он был прав, хотя и сам не знал об этом. А сказать я ему не мог, поскольку иначе подставил бы и себя, и его любовницу. Меня еще долго мучили воспоминания, но не о заговоре или моей собственной сообразительности, а об ужасном лице умирающего мальчика, которое я видел всякий раз, когда закрывал глаза.

После карнавала Бьянка больше не развлекала Миранду, заявив, что научила ее всему, что знала. Теперь, когда Миранда играла на арфе, мне приходилось изображать герцога и, хлопая в ладоши, кричать: «Brava!»

Она училась ходить и сидеть так, как показал ей Алессандро. Она училась целоваться на своей кукле Феличите. Она писала стихи таким же аккуратным почерком, как у Чекки.

— Попробуй! — сказала она, сунув мне в руку перо, то самое, которым я пишу сейчас.

— Но у меня крестьянские руки!

— Мои тоже были такими.

Я попробовал, чтобы доставить ей удовольствие, и к концу недели уже мог написать буквы А и В не хуже любого писца. Потом я выучил другие буквы и вскоре научился писать свое имя. Я так часто его слышал, что мне захотелось посмотреть, как оно выглядит. И так вошел во вкус, что до сих пор не могу остановиться…

— Вот здорово, папа! — воскликнула Миранда. — Теперь ты будешь не только дегустатором, но и писцом.

Скажи она мне это раньше, меня задели бы ее слова. Но не теперь. Моя работа уже дважды чуть было не стоила мне жизни, а поскольку Миранда хорошела с каждым днем, то заслуживала настоящего жениха и хорошего приданого. Порой, когда я смотрел на нее, в голову лезли такие мысли, что мне приходилось их прогонять. С Томмазо творилось то же самое.