Священная Римская империя германской нации - Франсис Рапп Страница 29

Была ли эта империя германской? Конечно нет, поскольку немцы еще не осознали ясно, что являются нацией; само название regnum teutonicum не было распространено, ни, тем более, официально принято. Однако у этого королевства, возникшего первоначально как Восточная Франкия и превращавшегося в Германию, с империей была очень тесная связь. Когда в 1007 г. Генрих II назвал себя Romanorum rex, еще до коронации папой, состоявшейся только в 1014 г., он демонстрировал свою уверенность, что это однажды произойдет, и, таким образом, не имея возможности назвать себя римским императором, он позволил провозгласить себя их королем. Таким образом, принц, которого выборы и коронация в Ахене делали королем Восточной Франкии, становился почти что императором и рано или поздно был увенчан папой в Риме. Королевство и империя столь тесно сближались, что они практически сливались воедино. Доказательством этого смешения служит для нас немецкий язык: в нем существует только одно слово rike, Рейх, для обозначения империи и королевства. Как будто, чтобы еще сильнее подчеркнуть родство между regnum и imperium, правитель носил одну корону, выступая в качестве императора и короля. Если будущий император всегда был королем, которого избрали представители народов, объединенных внутри того, что мы для удобства называем regnum teutonicum, он не мог довольствоваться властью над одним народом. Империя предполагает, что ее правитель руководит более чем одним народом. «Триада», созданная в 1034 г. с присоединением Бургундии, что случилось намного позднее присоединения Италии, представляла собой, таким образом, обширное территориальное единство, которое самим своим масштабом оправдывала притязания его главы на императорский титул. И было чрезвычайно важно, что это господство распространилось на многие народности и объединило Италию, Галлию, Германию и Славию, как показывают миниатюры некоторых рукописей. Рост империи и ее разнообразия не позволяли ее властителю считаться всеобщим. Это определение встречается только у некоторых писателей. Императоры его никогда не принимали. Короли Франции, Англии или Испании, сильные своими собственными имперскими традициями, не согласились бы быть только подчиненными.

Империя может стремиться к всеохватности, только осознавая свое место в христианстве, общности королевств, которой управляет папа, номинально по крайней мере. Император — защитник папства, слабость которого столь очевидна, что неоднократно оказывалось необходимым вмешательство его защитника. Одилон Клюнийский признает правильность — обоснованность этих вмешательств, «которые позволили Риму снова… править миром». Но означает ли всеохватность универсальность функции? Именно она превращала империю в Imperium christianum. чья ответственность в некотором отношении была ограничена лишь рамками христианского мира. Его границы императоры стремились раздвинуть, поддерживая миссионерство. Если империя занимало в мире первое место, praecellit in mundo, то только благодаря своим особенным отношениям с папским престолом.

Яснее, чем в письменных источниках, редких и труднодоступных в то время, сущность империи и ее правителя раскрывались в символах, легко читаемых и узнаваемых умами, привыкшими распознавать смысл этого языка. Вспомним о миниатюрах рукописей, например о тех, что в 973 г. были созданы для молитвенника Ахена в мастерской Рейхнау. «Прославление Оттона II там превосходит все, что было заложено в искусстве традицией», император представлен там в виде Христа во славе Его. Тело правителя, избранного, чтобы «нести Слово Вечного Царя», разделено на две части белой тканью, пеленой дарохранительницы, которая в храме обозначала границу Святаго святых. В императоре сосуществует два начала, плотское и духовное, второе дает ему право выполнять его высокое предназначение. Разумеется, видеть подобные изображения имели возможность немногие, зато перед толпой он представал как miro ornatu novoque apparatu, облаченный в ризы для коронации (ornatus) и неся знаки власти (apparatus). Лиутпранд Кремонский описывал Оттона I, вступившего в Рим 2 февраля 962 г. с большой пышностью. Он, вероятно, был увенчан короной, форма которой впоследствии была изменена Конрадом II, но ее основные элементы еще с тех времен воплощали политические воззрения, унаследованные из Библии. Корона была описана П. Е. Шраммом и X. Деккер-Хауфом. Приведем здесь из этого только ее основные детали. Фронтальная и затылочная стороны были украшены во всему полю двенадцатью драгоценными камнями и напоминали нагрудное украшение первосвященника с именами двенадцати колен Израиля. Сама форма короны была насыщена смыслом, она представляла собой восьмиугольник, составленный из двух наложенных квадратов. Первый символизировал Иерусалим, второй — Рим, два священных города, первый — город будущего, второй — настоящего. Две фигуры, боговдохновенного Давида и мудреца Соломона, символизировали миссию империи. «Корона наиболее точно воплощала идею, которую воспринял Оттон: император, исполняющий волю Христа, несет ответственность за распространение христианской веры, строящей царство справедливости и мира; империя, одно из звеньев истории спасения, входящее в длинную цепь между первым и новым Иерусалимом». ^[14] Следует также сказать несколько слов о Святом копье, врученном королем Бургундии Генриху I в 926 г. В состав его металла входили гвозди, проткнувшие руки и ноги распятого. Некоторые также утверждают, что это было Святое копье, обнаруженное Еленой в то же время, что и Крест. Другие говорят, что это было копье святого Маврикия, возглавившего легион, воина-мученика, которого Оттон I сделал покровителем империи. В любом случае считалось, что оно приносит победу над врагами веры. Вставленное в оправу Конрадом II в богато украшенный крест, который содержал фрагмент настоящего Креста, оно символизировало также в высшей степени религиозный характер империи. Молитвенник, сума и сабля, которые Оттон III извлек из могилы Карла Великого, Святое копье и sancta corona regni составляли в XI в. insignia regalia или imperalia. Владение ими, хотя в строгом смысле не было знаком легитимности властителя, но практически являлось непременным атрибутом власти. Факт, что Конрад I передал их Генриху Саксонскому, которого он хотел сделать своим преемником, равно как и жест Кунегунды, вдовы Генриха II, вручившей их первому представителю Салической династии Конраду II, показывает значимость этих символов, почитаемых уже в 918 г. Когда в день своей коронации король римлян, облаченный в мантию, усеянную звездами, которая его уподобляла cosmocrator, увенчанный Reichskrone, с Крестом, содержащем Святое копье, еще до императорской коронации в Риме собирался взойти на трон Карла Великого в придворной часовне, он отчасти переставал быть обычным человеком и проникал в сферу священного. Германское Koenigsheil, тип baraka, уступило место Heiligkeit, святости. Повиноваться этому наместнику Бога на земле считалось священным долгом, а бунтовать против его власти было почти кощунством.

Священный характер давал императору не только чрезвычайную власть, но и возможность добиваться от своих подданных повиновения, в котором, в противном случае, они могли бы ему отказать. Действительно, Церковь, особенно в Германском королевстве, была королевской, императорской Церковью, Reichskirche. Поскольку он был покровителем всех местных Церквей, как ею была мать этих Церквей, Римская церковь, правитель считал себя вправе ждать повиновения и от нее. Прелаты вполне осознавали обязанности, которые несла в себе защита императора, но они прекрасно понимали, что эта защита была необходима и что за нее надо было платить. Они поддерживали идею империи так долго, как ни одному государству не удавалось ее воплощать в политической реальности. Они побудили знать превратить Восточную Франкию в целостное государство и не были чужды императорским амбициям Оттона I. Наконец, они старались изо всех сил смягчить последствия кризисов, которые подвергли опасности существование системы, в которой они нуждались. Но Церковь и империя были взаимосвязаны. Империи не хватало компетентных и верных слуг. Священнослужители выполняли эту роль. Сначала в окружении правителя. Не было короля, при котором не находился бы какой-нибудь прелат, например Гериберт Кельнский или Виллигиз Майнцкий, не говоря уже о Бруно Кельнском, брате Оттона I, который мог бы считаться образцом! Канцелярией всегда руководило опытное духовное лицо; королевская часовня служила «школой» преданных слуг государства. Лучшие занимали в нужный момент посты епископов и аббатов. Король назначал их, стараясь соблюдать, по крайней мере, форму, предписанную каноническим правом, не обходясь чересчур грубо с теми, кто мог бы заявить о своем праве выборщика. Поскольку им удалось избежать слияния Церкви с государством, мешающего герцогам использовать церковь в своих целях, императоры смогли назначать доверенных лиц в земли, где верность знати не была подтверждена. Структура епархий заменяла, таким образом, сеть графств, где встречались серьезные пробелы и где руководители испытывали нехватку в покорности. Чтобы прелаты могли располагать средствами, правители одаривали их землями и передавали им королевские полномочия, что превращало их земли в бастионы королевской власти. Таким образом, длительный и сложный процесс слияния государства и церкви, Reichskirchensystem, как его называют, несколько упрощая, историки, быстро развивался. Он был завершен, когда Генрих III пожаловал епископам, вручив им знаки двойной власти, религиозной и политической, кольцо и жезл. Без преувеличения можно сказать, что структуры, поддерживающие империю, были церковными. Ничто, казалось, не угрожало их надежности в середине XI в. В Риме с 1046 г. царили папы, близкие императору. Как во времена Оттона III и Сильвестра II, суверенный понтифик и император могли действовать сообща во имя блага христианства. Духовное и земное казались едиными в единственном городе, который призван был стать преддверием другой, загробной жизни. Империя достигла вершины своей славы. Однако в тени римского дворца ее подстерегала смертельная опасность. Лев IX привез из Лотарингии монаха, который был там одним из его приближенных, Гумберта де Муаенмутье. Его пронзительному и систематическому разуму предстояло выработать острую, как кинжал, доктрину, которая проникла в имперскую организацию и разрушила ее.