Повседневная жизнь пиратов и корсаров Атлантики от Фрэнсиса Дрейка до Генри Моргана - Екатерина Глаголева Страница 29

Впрочем, правила пиратов предусматривали не только наказания, но и поощрения. Так, капитан Джордж Лоутер обещал «тому, кто первым заметит парус» потенциальной жертвы, лучший пистолет или ружье, какие только окажутся на борту. Перед походом на Панаму в 1670 году была назначена «премия» в 50 песо тому, кто первым водрузит флаг над вражеской крепостью. Рискующие жизнью ради общего дела могли получить вознаграждение в 200 песо сверх своей доли, а во время коллективных походов команде, которая первой захватит в море испанское судно, выделяли премию в тысячу песо из общей добычи.

Отношение пиратов к деньгам было особым: по сути, они занимались своим ремеслом ради денег и только деньги могли позволить им расстаться, наконец, с этим промыслом. Жалованье они не получали, поэтому лишь удачный захват добычи мог покрыть расходы и позволить разжиться кое-какими деньгами. (Наказанием за нарушение дисциплины было отстранение от участия в экспедиции, то есть лишение доли добычи.) В то же время флибустьеры могли в одночасье спустить добытое ценой риска для жизни и вновь попасть в эту кабалу.

Эксквемелин превозносит принципы пиратского «братства»: «Тому, у кого ничего нет, сразу же выделяется какое-либо имущество, причем с уплатой ждут до тех пор, пока у неимущего не заведутся деньги». Сам он после освобождения от трехлетнего узаконенного рабства остался гол как сокол, из-за чего и был вынужден сделаться флибустьером. И далее: «После того как корабль захвачен, никому не дается право грабить имущество, посягать на товары в его трюмах. Вся добыча — будь то золото, драгоценности, камни или разные вещи — делится впоследствии поровну. Чтобы никто не захватил больше другого и не было никакого обмана, каждый, получая свою долю добычи, должен поклясться на Библии, что не взял ни на грош больше, чем ему полагалось при дележе. Того, кто дал ложную клятву, прогоняют с корабля и впредь никогда не принимают…»

Бывало, что призы, захваченные флибустьерами, накапливались в течение нескольких месяцев, прежде чем дело доходило до дележа, так что искушение присвоить какую-либо нужную вещь или золото было велико. Часть добычи в виде денег, золота или рабов поступала в своего рода «кассу социального страхования», из которой выплачивались пособия получившим увечья в бою. Захватив красивую женщину, флибустьеры бросали жребий, и выигравший имел на нее право, как на жену.

Дележ награбленного производили на островках южнее Кубы и на острове Ла-Вака. Худые суда либо отпускали, либо сжигали, богатые и добротные забирали себе и отводили в Порт-Ройал, на Тортугу или в Пти-Гоав на Эспаньоле.

В литературе есть описание «проверки на честность» после флибустьерского похода на Панаму: «Все флибустьеры собрались на сход. Каждый дал клятву, что ничего не скрыл от остальных. После этого все разделись. Бросив одежду перед собой, флибустьеры терпеливо ждали, пока доверенные от каждого отряда перетряхивали их платье. Той же участи подвергся сам Морган и все командиры пиратских отрядов». Но, с другой стороны, само существование подобных процедур и пунктов регламента указывает на то, что у пиратов были основания не доверять друг другу ведь большинство «джентльменов удачи» были вовсе не джентльменами — во всех смыслах этого слова. На английских кораблях хищение казенного имущества и личных вещей товарищей по команде было обычным делом. Правда, для опытных моряков вычислить вора из новобранцев не составляло труда: матросы хранили свои личные запасы в мешках, которые завязывали прямым узлом; вор, стащив чужие галеты, снова завязывал мешок, но это было «похоже, да не то же» — такой узел называли «воровским».

За кражу полагалось наказание «кошками», причем не простыми, а «воровскими». Это были девятихвостые плетки длиной два фута (примерно 61 сантиметр), с «кровавыми узлами» на концах, которые еще называли «капитанскими дочками». Для пущего эффекта их вымачивали в морской воде или моче. Обычно решение о таком жестоком наказании принималось всей командой, за исключением тех случаев, когда оно было предусмотрено пиратским кодексом. Провинившегося привязывали за кисти рук к решетчатому люку, который вертикально ставили на шканцах, или к стволу пушки. Как правило, при этом вдоль обоих бортов выстраивали всю команду корабля и боцман под барабанный бой наносил удары «кошкой» по голой спине наказываемого. Число ударов исчислялось дюжинами. В зависимости от проступка человек мог получить от одной до двенадцати дюжин. Обычно после третьего удара на спине выступала кровь, так как узлы, туго затянутые на концах косичек «кошки», прорезали кожу. После первой дюжины ударов окровавленные косички «кошки» слипались в один жгут и удары становились нестерпимыми, матросы теряли сознание и умирали от болевого шока.

По тяжести преступления к воровству приравнивалось вероломное убийство. Уличенный в нем должен был сам выбрать, кто из команды его умертвит. Впрочем, пиратский суд выслушивал обвиняемого и проводил расследование; если выяснялось, что нападение было совершено не сзади и жертва имела возможность зарядить свое оружие и изготовиться к бою, убийцу прощали.

В тот же разряд преступлений попадало дезертирство: покинувший товарищей мог либо украсть у них часть добычи, либо, что еще хуже, стать доносчиком и поставить под угрозу их жизни и свободу. Вот описание пиратского суда из рукописи, переведенной русским лингвистом и путешественником XVIII века Ф. В. Каржавиным: «…Пока все были пьяны, Гарри Гласбай, человек трезвый, шкипер на судне «Королевская фортуна», с другими двумя единомышленниками отставали от него потихоньку, однако он (Бартоломью Роберте. — Е. Г.) скоро узнал о сих беглецах, послал отряд в погоню за ними, и они все трое были пойманы и приведены назад; по делу немедленно отданы под суд. Когда все были готовы и капитан Роберте сел в президентское кресло, позвали виновных в прихожую, где стояла большая чаша с пуншем на столе, с разложенными трубками и табаком; когда суд открылся, им было прочитано обвинение. Закон, сочиненный пиратами, был весьма строг, и уже собирали голоса на приговоре к смерти; как, выпивши по другому стакану, узники стали просить об остановке сего суждения. Но преступление их найдено столь великим, что сидящие не приняли их просьбы; вдруг некто Валентин Стурдибак прибежал наверх, говоря, что он имеет предложить нечто суду в пользу одного из узников, и клялся притом, что он знает его давно за честного человека, и не хуже всех других тут присутствующих, и что имя ему Гласбай. «Клянусь, — говорил он, — что он не умрет, и черт меня возьми, ежели придется ему умереть». Проговоря сии слова, вынул из кармана заряженный пистолет и приставил его к груди одного из судей, который, видя сие толико сильное доказательство, заговорил, что он Гласбая не находит виноватым, прочие все согласны были с его мнением. И положили, что сам закон Гласбая оправдывает… А другие два по тому же закону осуждены на смерть, и только сделана им та милость, что позволено им выбрать четверых товарищей, которые бы их расстреляли…»

Убийцу привязывали к трупу его жертвы и сбрасывали за борт. Ожидание смерти — которое, как известно, хуже самой смерти — можно было продлить, привязав казнимого к столбу во время отлива.

На борту кораблей баскских корсаров моряка не могли приговорить к смерти, как бы велика ни была его вина. Это не способствовало повышению дисциплины. С другой стороны, телесные наказания применялись широко, а у французских басков существовал и жестокий «обряд посвящения»: новичка привязывали к мачте и били кнутом.