Серебряная ветка - Розмэри Сатклиф Страница 29

Они отдали Паулину один из двух опаловых браслетов тети Гонории, с тем чтобы, если понадобится, употребить его для нужд дела. Они хотели отдать и второй тоже, но сборщик налогов велел сохранить его на черный день. Флавий снял с пальца старинный, видавший виды перстень с печаткой, который был явно несообразен с их нынешним положением, и на ремешке надел его на шею под тунику. А на следующий день вечером Юстин попросил Паулина разрешить ему уединиться, чтобы написать отцу.

— Хочу предупредить отца о том, что от меня в течение какого-то времени не будет вестей. Я дам тебе прочесть письмо, чтобы ты не беспокоился, что я случайно выдал какую-то тайну.

Подумав, Паулин согласился.

— В этом есть резон, — сказал он. — Это может избавить нас… хм… от лишних расспросов.

Но, взявшись за стиль, Юстин неожиданно почувствовал, как трудно ему начать писать. Он понимал, что это, быть может, его последнее письмо, и поэтому ему о многом хотелось сказать, но, как все передать; словами, он не знал. В конце концов он написал: «Если до тебя дойдет известие, будто я покинул свой пост в Магнисе, и если это известие и мое письмо будут последними, что ты получишь, не стыдись меня, отец, клянусь тебе, я не сделал ничего та кого, чего бы ты мог стыдиться». И это было все, что он написал. Он дал открытый складень [9]Паулину, но тот лишь бросил беглый взгляд на письмо и сразу же вернул его. А как только представилась возможность, оно было переправлено через некоего купца, отбывшего с острова под прикрытием ночи. Юстин же, которого не покидало чувство, что теперь перерезана последняя ниточка, связывающая его с привычным миром, вместе с Флавием с головой окунулся в совсем иную, такую странную жизнь.

Да, это была поистине странная жизнь (если ее вообще можно назвать жизнью) среди людей, подобранных самым при чудливым образом. С кем только они не сталкивались! Сэрдик, корабельный мастер, и мальчишка Майрон, которого некогда с поличным поймал Паулин, когда тот пытался украсть у него кошелек; Федр — моряк с «Береники» с длинной голубой фаянсовой серьгой в ухе — и правительственный чиновник из продовольственного ведомства в Регне; старуха, торгующая цветами у входа в храм Марса в Клаузентии, и еще много-много других. Они почти никак не были связаны друг с другом — разве что раздастся в темноте условный свист и тут же оборвется или мелькнет ненароком веточка простого плевела, заткнутая в брошь или в узел на поясе. Большинство из них, даже из тех, кто постоянно жил в Адурнах, ничего не знали ни о тайной лазейке, заваленной старым хламом в кладовке Паулина, ни о другом пути, который Паулин назвал «воробьиным». Путь этот начинался за низкой стеной около парадного входа в старый театр и оканчивался у расшатанных досок в стене в комнате, где все еще парил раскрашенный Эрос. Но несмотря на всю странность этого сообщества людей — оно было своеобразным братством.

Юстин и Флавий поселились вместе с Сэрдиком, корабельным мастером. Они брались за любую работу, какую им удавалось достать в городе или в портовых ремонтных мастерских, но работали только тогда, когда жили в Адурнах: им довольно часто приходилось отлучаться по делам то в Регн, то в Венту, то в Клаузентию. Юстин, но не Флавий, ибо его легко могли узнать даже в переодетом виде, не раз забирался далеко на север в Каллеву. Пять больших дорог сходились в этом городе, и когорты Орлов без конца сновали через перевалочный лагерь за крепостными стенами. И если держать открытыми глаза и уши, то во всей Британии не сыскать было места лучшего, чем Каллева.

Ушла зима, и яблоня Паулина покрылась почками. За это время свыше двух десятков людей благополучно переправились за море: все они приходили в «Дельфин» или еще в какое-нибудь из условленных мест и, воткнув в пряжку веточку плевела, тихонько произносили: «Меня прислали».

Потом весну сменило лето, и лучшая в империи яблоня сбросила лепестки с розовыми краями в темную воду дворового колодца. Народ уже почувствовал руку императора Аллекта, сидящего в главном городе — Лондинии. Все ждали, что налоги на зерно и землю, высокие, но все же справедливые во время правления Караузия, снизятся при Аллекте, однако этого не произошло, наоборот, они стали еще выше, да и взимались теперь нещадно, ибо шли на личные нужды императора. К тому же в начале лета из конца в конец Британии поползли слухи о том, что Аллект берет на службу наемников из саксов и франков и, мало того, еще и разбойных Морских Волков — лишь бы удержать свою власть. Сомнений не возникало — Британию предали! Люди теперь помалкивали — болтать становилось опасно, — но при этом смотрели друг на друга глазами, в которых были злость и непримиримость; шли недели, и все больше народу, с веточками плевела, незаметно пробирались в «Дельфин».