История княжеской Руси. От Киева до Москвы - Валерий Шамбаров Страница 27

В чувственных обрядах тоже не видели чего-то постыдного и недопустимого, ведь древние верования основывались на культах плодородия. Всей деревней выходили купаться под первой весенней грозой — это божество неба сочеталось с землей. Перед севом справляли священные свадьбы, выбирали самого уважаемого и многодетного хозяина, чтобы лег с супругой на посевном зерне. Мужья и жены расходились ночью по полям, обнимались на пашне, окропляя ее супружеским семенем.

Летом старики добывали огонь трением деревяшек, разжигали купальские костры. Заводились песни, молодежь взмывала в прыжках над огнем. Собравшиеся сельчане кружились в плясках, доходя до экстаза. Сбрасывали в огонь рубахи — пусть сгорят все болезни и несчастья. Гурьбой неслись к реке, а солидные матери семейств выхватывали и утаскивали в марево утреннего тумана юных мальчиков, впервые допущенных к обрядам. Точно так же и девочки проваливались вдруг в чьи-то мужские руки, в эту ночь сами боги посвящали их во взрослую жизнь.

В июле собирались на братчины, забивали жертвенных быков и баранов, вместе усаживались на ритуальные трапезы. А в конце лета начинались чисто женские обряды. Одни из них праздновались открыто — «зажинки», «дожинки». Другие были тайными, бабы и девушки уходили в леса, чтобы на ночных полянах исполнить в чем мать родила священные пляски, встретить осень. Если грозила эпидемия или падеж скота, то тут уж на время года внимания не обращалось. Все женское население выходило ночью за околицу, хотя бы и в стужу, в мороз нагишом впрягалось с соху и борону, опахивало по кругу свое село или город…

Где-нибудь под Киевом на такие ритуалы смотрели уже косо. Священники, монахи, княжеские слуги старались пресечь их. Кто-то из крестьян отказывался если не от всех обрядов, то хотя бы от крайностей. А в полоцких, волынских, смоленских, псковских лесах никто себя не ограничивал, и таиться было не от кого. Священники сюда еще не добирались, старая племенная знать жила одной жизнью с простонародьем, крестилась ради приличия, но кресты носила вместе с оберегами. Вятичи вообще их не носили и христианства не признавали. У них по-прежнему горели огни в капищах, длиннобородые жрецы приносили жертвы, гадали о будущем. Мужчины кичились друг перед другом количеством жен, а когда умирало важное лицо, кто-то из жен или холопок рвался разделить с господином погребальное ложе.

Даже там, где уже встали православные храмы, священники за головы хватались, не знали как растолковать людям, что некоторые традиции пора бы прекратить. По-христиански отпевали покойных, а бабы приходили на могилы окликать их, в домах выставляли угощение для усопших предков. Большинство русских пребывало в уверенности, что венчание — княжеский и боярский обычай, для них не предназначенный. На шальных весенних хороводах парни умыкали невест. Вместо венчаний играли свадьбы, от слова свадить, случать, плотские удовольствия выставлялись в свадебных обычаях с полной языческой откровенностью. А ведь к священникам перешли дела о разводе, наследстве. Хочешь не хочешь, приходилось разбираться и с невенчанными, признавать их неправильной, но все-таки семьей [71][72].

На Руси перемешалось разнородное, нередко чуждое друг другу. Спаять народ в одно целое христианство еще не могло и не успело. Административные связи между различными частями державы тоже оставались слабенькими. Жителя Ростова не особо интересовало, что творилось на польской границе. А житель Переяславля не задумывался, какие там отношения у новгородцев со шведами. У него под боком были не шведы, а печенеги. Да и культурный подъем Руси шел не сразу и не равномерно. Монументальными постройками выделялись лишь несколько городов. Остальные жили гораздо скромнее. Укрепления возводили не для того, чтобы ими любовались, а чтобы враг не взял. Насыпали валы, сооружали стены из деревянных срубов, наполненных землей и камнями. На центральной площади стояла деревянная церковь, терем князя или его наместника, дома местных бояр, вокруг лепились избы или полуземлянки горожан.

А великий князь, сумевший объединить подданных, обеспечить им мир и спокойное развитие, состарился. Уходили из жизни близкие ему люди. В 1050 г. умерла верная супруга Ирина, тяжело болела, перед кончиной приняла монашеский постриг. А в 1052 г. скончался старший сын Владимир — наследник, надежда, опора. Упокоился под сводами Софийского собора Новгорода, который сам же построил. Государь знал, что и ему осталось недолго. Но кому же он оставит Русь?

Ведь традиции наследования власти в нашей стране так и не сформировались. Взять греческий образец, самому определить преемника? Св. Владимир попытался это сделать, кончилось плохо. Да и у византийцев не обходится без бунтов. Взять западный принцип, от отца к старшему сыну? Но и такая система вызывала смуты. Обделенные младшие дулись на старших, у них находились сторонники, подталкивали к мятежам. Братья свергали братьев в Польше, Чехии, Венгрии, Норвегии, Италии, убивали родню, ослепляли, кастрировали. А на Руси? Святослав умер — усобица, Владимир умер — усобица…

После Ярослава оставались его сыновья. Он каждого из них помнил ребенком, каждого держал на руках, радовался первым шагам, смеялся исковерканным детским словам, переживал за их болезни и шишки. И представить, что они могут схлестнуться друг с другом? Нет, Ярослав всеми силами стремился не допустить такого. Размышлял: если дети сохранят семью, то остальное приложится, сохранится и будет крепнуть Русская держава. Он отказался от существовавших образцов наследования, придумал совершенно новую систему «лествицы», т. е. лестницы.

Ярослав установил иерархию городов и княжеских престолов. Первый по рангу — Киев, второй — Чернигов, третий — Переяславль, четвертый — Смоленск, пятый — Владимир-Волынский. Никто из сыновей не остается без владений, каждый получает удел по старшинству, но Русь при этом не разделяется, она остается общим владением Ярославичей. Это было уже опробовано, когда правили вместе Ярослав и Мстислав. Вроде, получалось-то удачно. Младшие подчиняются старшему, киевскому, важные вопросы решают сообща. А уделы даются им не в вечное пользование. Умрет Киевский великий князь, его заменяет черниговский, и остальные князья сдвигаются по «лествице» на более высокие престолы. Когда умрут все братья, точно таким же образом правят их дети. Сперва Киев достается сыновьям старшего, за ними идут сыновья второго по рангу, потом третьего…

Прочие города и земли распределялись не персонально, а прикреплялись к главным уделам. К Киеву отходило Правобережье Днепра и Турово-Пинская земля. Новгород тоже подчинялся великому князю — два полюса Руси, Киев и Новгород, должны находиться в одних руках. К Черниговскому столу придавались Тмутаракань, территории по Десне и Оке вплоть до Мурома. К Переяславлю прилегали южные линии городов-крепостей до Курска. Этого было маловато, и Ярослав добавил далекое Залесье — Ростов, Суздаль, Белоозеро. К Смоленску и Волыни «довесков» не требовалось. Там должны были сидеть младшие, пусть управляются с тем что есть, а потом перейдут на более значительные столы.

Чувствуя приближение смерти, Ярослав собрал детей, Изяслава, Святослава, Всеволода, Вячеслава, Игоря. Довел до них свой «ряд», порядок правления, который отныне будет действовать в государстве. Взял с них клятву не преступать его, быть всегда заедино. Старшего, великого князя киевского, все обязаны почитать и слушаться, как отца. Но и он обязан заботиться о младших, защищать их. Хотя братья были очень не похожими друг на друга. Изяслав вырос слабовольным, бесхарактерным. Святослав был его полной противоположностью — широкая и буйная натура настоящего русского богатыря, умел и повоевать, и от души попировать. Всеволод — взвешенный, рассудительный, начитанный, но мягкий, миролюбивый. Он был любимцем отца, последние годы постоянно находился рядом с ним. Вячеслав и Игорь были еще юными, на самостоятельную роль пока не годились.