Хан Хубилай: От Ксанаду до сверхдержавы - Джон Мэн Страница 26

Как все успешные диктаторы, Мункэ по части упреждения разногласий полагался на такой способ, как быстрая и всеобъемлющая завоевательная война. Правда, никто не формулировал этот замысел именно в таких категориях, ибо данный мотив оставался сокрыт наивысшей истиной, как ее понимали монголы, согласно которой завоеванию подлежал весь мир вообще. К 1257 году власть монголов в Персии и южной России стала прочной: теперь настал черед остального Китая — а потом и мира в целом.

Монголы занимали сильные позиции, имея армии, базирующиеся в Ксанаду (под началом Хубилая) и Юннани, в северном Китае и на месте прежнего тангутского государства Си-Ся. Однако стоявшая перед ними задача была не просто тяжелейшей, но откровенно обескураживающей — настолько огромной выглядела разница между двумя сторонами.

Империя Сун была страной рек, лесов и гор, без каких бы то ни было открытых равнин, дававших преимущество монгольской кавалерии. Край между Желтой рекой ^[24] и побережьем считался тогда, как и теперь, житницей Китая. Его столица, современный Ханчжоу, называвшийся тогда Линань, была самым многонаселенным городом в мире, насчитывая 1,5 миллиона жителей — больше, чем население всей Монголии. Век императорского пребывания превратил столицу в бурно растущий город. Господствуя над южным концом Великого Китайского канала у выхода в залив Ханчжоувань, она была одним из прекраснейших портов в мире. Окружающая ее обстановка — горы Небесный глаз, Западное озеро — была так же прекрасна, как ее дворцы. Как могли монголы мечтать о победе над одним только этим городом, не говоря уже о более чем сорока других городах со стотысячным или более населением и о 50 миллионах крестьян, густо населявших плодородные земли бассейна Янцзы?

Собственных ресурсов для такого предприятия у монголов не имелось. Для войны с южными китайцами им надо было использовать китайцев северных. При практически бесполезной монгольской кавалерии все зависело от китайской пехоты, китайских осадных машин, китайских механиков. Летний климат в тех краях — уже субтропический, местность — пересеченная, расстояния — огромные, а болезни — самое обычное дело. Кто решится поставить на успех?

По крайней мере, у Мункэ имелась хорошая штаб-квартира. Основанная 30 лет назад самим Чингисом, она располагалась примерно на 200 км южнее Желтой реки, близ истока впадающей в нее реки Циншуй, во вздымающихся предгорьях Люпаньшань, где Чингис провел лето 1227 года до того, как его свалила болезнь, оказавшаяся смертельной. Это было хорошее место, так как оно находилось на открытой равнине, но всего в дне пути галопом от той тайной долины в горах — с лесами, плодородным почвами и обилием лекарственных растений, — куда, по всей вероятности, перевезли Чингиса в тщетной попытке исцелить. Ставший теперь важным районом археологических раскопок, Кайчен был командным центром, в котором последний лидер Си-Ся сдался недужному — а может быть, и уже умершему — Чингису только для того, чтобы быть убитым. Он находился всего в 70 км от границы с империей Сун.

Мункэ достаточно хорошо понимал, сколь громадна предстоящая задача. По его плану предполагалось начать боевые действия с размахом, рассекая противника пополам. Три колонны сойдутся на Янцзы у Учана (ныне это часть мегаполиса Ухань) — ключа к нижней Янцзы и тем самым к сунской столице Ханчжоу. Одной из колонн должно было стать войско Хубилая, наступающее из Ксанаду на юг марш-броском протяженностью примерно в 1400 км. Правда, в какой-то момент участие Хубилая оказалось под сомнением, так как он страдал от подагры — болезни, которая будет донимать его всю жизнь. Когда Мункэ предложил ему заменить его одним из племянников Чингиса, Хубилай вознегодовал. Он совсем недавно разрешил спор между буддистами и даосами и рвался в бой. «Моя подагра уже слабеет, — запротестовал он. — Разве годится, чтобы мой старший брат шел воевать, а я остался бездельничать дома?»

Мункэ спустил ему подобное высказывание. Под Учаном Хубилай должен был встретиться с двумя другими колоннами: второй под началом Урянхадая, подошедшей из Юннани (почти в 1500 км от Учана), и третьей из Кайчена. Сам же Мункэ хотел двинуться отдельным походом, пройдя 650 км по юго-западу, взять Чэнду в сердце Сычуани, а потом повернуть на юго-восток, преодолев 250 км до Чунцина, речного порта, служившего связующим звеном между торговлей ниже по течению Янцзы и идущему по горам торговому маршруту в Тибет.

Мункэ организовал подобающие ритуалы, дабы гарантировать, что Небо будет с ним, почтив дух деда у его могилы на Бурхан-халдуне и окропив землю вокруг своего дворца молоком табуна в тысячу белых кобылиц. Затем он отправился на юг, пересекая Гоби через территорию бывшего государства тангутов, ставшую теперь имперской землей, в Кайчен. Лето 1257 года он провел в горах Люпаньшань, собирая войска. Следующей весной его армия взяла Чэнду и двинулась сквозь сычуаньские туманы — настолько густые, сказано в источнике, что собаки лаяли при виде солнца.

Но продвигалась армия медленно, так как завоевание требовалось сопровождать насаждением монгольской администрации, поэтому Чунцина Мункэ достиг только в начале 1259 года. Затем случилась новая задержка: чтобы взять Чунцин, сперва надо было одолеть грозную крепость в 60 км к северу. Стоящая на крутом гребне 400-метровой высоты, называемом Рыбьей горой, возвышающаяся над тем, что в наши дни является городом Хэчуань, она господствовала над тремя реками, которые сливались тут, прежде чем впасть в Янцзы. Эта операция заставила Мункэ резко притормозить. Недели превращались в месяцы, весна в лето. Жара нарастала, войско поразили болезни, от которых умерло несколько тысяч воинов. И все же, несмотря на уговоры своих полководцев, Мункэ отказывался сдаться.

В августе, спасаясь от жары в близлежащих горах и потребляя слишком много вина под предлогом того, что оно предотвращает болезни, он слег с чем-то очень серьезным, вероятно, холерой. Если его свалила именно она, то у него было мало шансов. Внутренности его превратились в воду, хана мучили спазмы, и через десять дней он умер.

С этого момента все военные действия полагалось прекратить, поскольку монгольские вожди вновь переключали все свое внимание на передачу престола. Сперва имели место ритуалы погребения, которые заняли не меньше месяца, а скорее всего, целых два: подготовка тела к путешествию, 1800-километровый месячный путь обратно в Каракорум, где четыре последующих дня пройдет официальный траур во дворцах высокопоставленных женщин, а потом последняя 500-километровая процессия через степь на восток, мимо гор, тянущихся возле современного Улан-Батора, в самое сердце изначальной Монголии, вверх по реке Керулен, через гребень, охраняющий долины ее истоков — к священной горе Бурхан-халдун, месту погребения Чингиса и его сына Толуя. В подобном массированном оказании почестей полагалось участвовать всем князьям-царевичам, всем царевнам и прочим знатным лицам, с сопровождающей каждого свитой из лошадей и кибиток. Заканчивалось все это установкой множества юрт в подготовке к погребению. Окончательное захоронение произойдет в Великом Запретном Месте, с его постоянным корпусом конной стражи, охраняющей дозорами все подходы. Под конец меньшая группа скорбящих пройдет 20 км извилистой долиной реки Богд, а затем поднимется по лесистым склонам на открытое плато, лежащее под великой куполовидной вершиной Бурхан-халдуна. Само место погребения планировалось хранить в тайне: могилы сравнивали с землей, прогоняя по ним табун лошадей, а затем потревоженная земля постепенно зарастает молодыми деревцами и жесткой травой, в то время как летние дожди и зимние морозы вгоняют могилы в вечную мерзлоту. Поэтому по-прежнему остается тайной, где именно лежат Чингис, Толуй, Мункэ и последующие ханы.