Хан Хубилай: От Ксанаду до сверхдержавы - Джон Мэн Страница 25

В современной атмосфере приватизации я мог без труда представить, как Жэнь заключает сделки с музеем и получает доступ к территории раскопок и потоку информации. В скором времени поездка сюда станет делом легким, комфортным, многолюдным и дорогим. И если вы не отправитесь туда как можно скорее, боюсь, что путешествие в Ксанаду больше не будет приключением, и вам определенно не позволят собирать осколки битой черепицы.

Но куда же подевались те виденные Бушеллом остатки? У Жэня имелся на это ответ. В близлежащем городке Долон-Нур многие здания построены из довольно приличного кирпича и крыты прекрасной черепицей. А теперь вспомните, что в этом районе всегда имелись проблемы со стройматериалами. Похоже, что Ксанаду по кирпичику, по черепичке растащили местные домовладельцы. Осталось лишь то, чем они не могли воспользоваться.

Те подобранные мной кусочки все еще хранятся у меня, и мне думается, я знаю, как с ними поступить. Я истолку их в прах и заполню этим прахом вырезы в столешнице, образующие два иероглифа:

* * *

Растущая столица, полумонгольская-полукитайская по своему замыслу, была все же слишком китайской для монгольских традиционалистов. В Каракоруме хватало тех, кто ревниво относился к успеху Хубилая и ворчал, что он чересчур занесся, стал слишком честолюбив, мечтает о собственной империи, соперничая со столицей Мункэ, да еще и чересчур богат. Уж не присваивает ли он себе часть налоговых поступлений, которые по всем правилам следует отправлять в Каракорум? Мункэ прослышал о подобных разговорах и стал гадать, есть ли в них доля правды. В конце концов его убедили предпринять некоторые действия. В 1257 году он отправил двух налоговых инспекторов провести проверку чиновников Хубилая. Инспектора нашли недочеты, составили список из 142 нарушений правил, обвинили китайских чиновников и даже казнили некоторых, а потом, с санкции Мункэ, взяли на себя сбор всех налогов во владениях Хубилая. Хан мог бы спустить с поводка свою гвардию и арестовать этих недоброжелательно настроенных бухгалтеров — но это, как указали его конфуцианские и буддийские советники, было бы открытым мятежом. Лучше уладить дело миром. Хубилай так и поступил, сперва отправив посольство из двух человек, не добившееся никаких результатов, а затем явившись лично, взывая к Мункэ как брат к брату. Это сработало. Братья, прослезившись, обнялись: Хубилай — сплошное раскаяние, невинность и преданность, а Мункэ — предлагая прощение и возобновленное доверие. (Свое слово он сдержал, через три года казнив своих проверяющих за подстрекательство к мятежу).

Правда состояла в том, что двое братьев нуждались друг в друге. Сила Хубилая зависела от поддержки Мункэ — у Мункэ же возникла одна проблема, созданная 30 лет назад самим Чингисом. В свое время на него произвел столь сильное впечатление даосский монах Чань-чунь — тот самый, которого Чингис вызвал к себе из Китая в Афганистан с просьбой научить его путям Дао, — что он освободил секту Чань-чуня от всяких оброков и налогов. Даосы, некогда младшие в иерархии религий, обрадовались и принялись эксплуатировать свое новообретенное богатство и статус, захватывая буддийские храмы. Богатство послужило чудесным источником вдохновения, и даосские секты сильно размножились. Согласно одному источнику, их теперь насчитывалось 81, с аскетами на одном конце шкалы и гадальщиками на другом. Большая их часть была едва ли чем-то большим, чем хулиганами, радующимися случаю стащить статуи и картины из буддийских святилищ.

Буддисты возражали не менее бурно. Их группировка изрядно усилилась благодаря притоку лам из Тибета — региона, который вскоре тоже станет частью империи Хубилая (к чему мы вернемся подробнее в главе 7). В 1258 году буддисты чересчур хорошо осознавали, сколь важны политические контакты, и отчаянно желали отомстить даосам.

Эту ссору следовало прекратить, иначе в северном Китае не могло быть никакой стабильности и никакой надежной базы, с которой можно заняться намного более важным делом вторжения в империю Сун. Ключом к решению обеих проблем был Хубилай. Моррис Россаби пишет об этом. «Хотя я не исключаю возможности того, что изображенная в китайских хрониках сцена действительно имела место, она, на мой взгляд, произошла лишь после того, как и Мункэ, и Хубилай разумно оценили всю глупость раскола между ними».

Поэтому в начале 1258 года на повестке дня у Хубилая стояла первоочередная задача созвать конференцию даосских и буддийских лидеров и столкнуть их лбами. Конференция вышла весьма напряженная. В Ксанаду приехали триста буддистов и двести даосов, которых держало врозь присутствие двухсот придворных чиновников и ученых-конфуцианцев. Председательствовал на ней сам Хубилай.

Дело даосов основывалось на двух документах, оба из которых утверждали, что Лао-цзы, мудрец, основавший даосизм, претерпел 81 перевоплощение — отсюда и число даосских сект, — в одном из которых был известен как Будда. Вдобавок один из документов утверждал, будто Лао-цзы умер в Индии, на родине буддизма, а не в Китае. Следовательно, делали вывод даосы, буддизм — это на самом деле ветвь даосизма. Подобная мысль представлялась буддистам оскорбительной, в особенности из-за составляемых даосами планов, подытоженных их известной формулой буа-ху («обращение варваров»). Однако даосы не учли того, что Хубилай был уже почти буддистом, а его любимая жена Чаби — буддисткой несомненной. На него произвела немалое впечатление служившая ему группа буддийских монахов и их практические причины для принятия хорошего правления в буддийском стиле.

Фактически ему даже не понадобилось проявлять пристрастность: даосы не привыкли к диспутам и оказались бесцветной компанией. Тибетский советник Хубилая Пагба-лама устроил старшему даосу перекрестный допрос по вопросу об аутентичности их главного текста об «обращении варваров» с его утверждениями, будто основатель даосизма Лао-цзы умер в Индии. Как странно, что Сыма Цянь, великий историк I–II веков, ничего не упомянул об этом интересном утверждении и подкрепляющем его документе… По той простой причине, заключил Пагба-лама, что Лао-цзы на самом деле умер в Китае, а этот документ был подделкой. В итоге даосы, не способные привести в ответ каких-либо ссылок или аргументов, имели глупый вид. Хубилай предложил им последний шанс — вызвать духов и демонов, доказать свои магические способности, совершив сверхъестественные деяния. Естественно, они не продемонстрировали ни малейших способностей.

Хубилай вынес приговор: входит буддизм, даосизм выходит. Семнадцать даосских голов обрили наголо, все копии поддельных текстов предписывалось уничтожить, 273 храма вернуть буддистам. Однако у него достало мудрости не проявлять мстительности, поскольку он знал, что не может позволить себе вызвать отчуждение среди многочисленных приверженцев Дао. Никаких казней — только возвращение «статус кво» начала века, до внезапного возвышения Чань-чуня три десятилетия назад.

Этот диспут окончательно скрепил возвращение благосклонности к Хубилаю. Он водворил мир твердым административным действием, проявив ум и умеренность. Все его одобрили, и он целиком посвятил себя следующей важной задаче — вторжению в империю Южная Сун.