Крестный путь Петра Столыпина - Виктор Воронин Страница 25

Но, несмотря на общепринятое представление о том, что для Столыпина основным было силовое подавление революционных выступлений, этим его работа в МВД далеко не исчерпывалась. При всей важности вопроса борьбы с революционным террором для министра внутренних дел (фактически министра всей внутренней политики) крайне важно было, всё-таки, попытаться достигнуть понимания с либеральной оппозицией и объединиться вместе с ней против радикально революционных элементов.

Столыпин не понимал отсутствия сколько-нибудь чёткого курса у Горемыкина и считал, что тот представляет ситуацию императору в неоправданно оптимистическом ключе. По мнению шефа МВД, другого выхода в сложившейся ситуации, чем роспуск не желавшей идти ни на какие компромиссы с властью I Думы, больше не было. Например, Коковцов так характеризовал позицию преемника Дурново: «Горемыкин как то неохотно реагировал на заявления некоторых министров… что нечего больше ждать (имеется в виду роспуск I Думы. – Авт.)у ибо иначе может быть уже поздно. Он не выражал личного своего мнения, но давал ясно понять, что нужно ждать прямых указаний государя, которого он и министр внутренних дел (явный показатель особой роли Столыпина в правительстве. – Авт.) осведомляют обо всём, что происходит.

Гораздо более определённым было положение дел в глазах министра внутренних дел Столыпина. Мы продолжали часто видеться с ним на заседаниях Совета, и каждый раз он говорил мне, что роспуск Думы близок, что государь, как он замечает, часто очень нервничает, а Горемыкин старается его успокоить постоянными ссылками на то, что ничего особенного не произойдёт. Но он думает, что государю не нравится неясность положения правительства в этом жгучем вопросе, его личное мнение сводится к тому, что государь только и ждёт, чтобы правительство заняло ясную позицию, и в таком случае мы не встретим в нём колебаний. Ссылаясь на то, что он лично недостаточно знает характер государя и часто замечает, что тот как-то уклоняется от прямых ответов на его вопросы, Столыпин все спрашивал меня, как вести себя в Царском Селе, следует ли ему брать на себя инициативу или лучше действовать через Горемыкина».

Но Столыпин всё же не считал, что роспуск Думы сам по себе решит все вопросы и будет автоматически означать установление стабильности в империи. Он чувствовал себя, по его собственным словам, «первым в России конституционным министром внутренних дел». Министр считал, что сначала надо всё же попытаться договориться с кадетами (игравшими ключевую роль в либеральной оппозиции) о создании коалиционного правительства и с этой целью, после получения согласия Николая II, начал конфиденциальные переговоры с Милюковым и наиболее видными лидерами либеральной оппозиции Дмитрием Николаевичем Шиповым, графом Петром Александровичем Гейденом, князем Евгением Николаевичем Трубецким и рядом других.

Впрочем, большинство этих встреч заведомо не могло принести результата. Большинство деятелей либеральной оппозиции были уверены в своей скорой победе и считали, что с правительством договариваться не имеет никакого смысла. Тот же Милюков, вспоминая о встрече с министром внутренних дел, писал об этом вполне откровенно: «Я застал у Столыпина, как бы в роли делегата от другого лагеря, А. П. Извольского (министр иностранных дел Александр Петрович Извольский. – Авт.). Но в Совете министров Извольский не имел влияния – и присутствовал в качестве благородного свидетеля. Он всё время молчал в течение нашей беседы со Столыпиным. А в намерения Столыпина не входило дать мне возможность высказаться по существу. Он только выискивал материал для составления обвинительного акта (необъективность данного суждения Милюкова очевидна. – Авт.). О каком, собственно, новом министерстве идёт речь, «коалиционном» или «чисто кадетском», прямо не говорилось. Но обиняками Столыпин скоро выяснил, что участие Извольского в будущем министерстве возможно, а участие его, Столыпина, как премьера или министра внутренних дел, безусловно исключено. Я помню его иронические вопросы: понимаю ли я, что министр внутренних дел есть в то же время и шеф жандармов, а, следовательно, заведует функциями, непривычными для к. д. (сокращенное название от «конституционных демократов». – Авт.)?.

Я ответил, тоже полуиронически, что элементарные функции власти прекрасно известны кадетам, но характер выполнения этих функций может быть различен сравнительно с существующим, в зависимости от общего направления правительственной деятельности. Я прибавил при этом, что о поведении к. д. в правительстве не следует судить по их роли в оппозиции. И. В. Гессен (Иосиф Владимирович Гессен – юрист и публицист, депутат II Думы, один из лидеров кадетов) по этому поводу приводит мою фразу: «Если я дам пятак, общество готово будет принять его за рубль, а вы дадите рубль, и его за пятак не примут». Едва ли я мог говорить в таком циническом тоне со Столыпиным (уж кого-кого, но Гессена трудно заподозрить в антипатии к Милюкову. – Авт.).

На вопросах программы Столыпин останавливался очень бегло. Но он, например, заинтересовался вопросом, включаю ли я министров военного, морского и двора в число министров, подлежащих назначению к. д. Я ответил ему, как и Трепову, что в область прерогативы монарха мы вмешиваться не намерены.

Результат этой беседы оказался именно таким, как я и ожидал. По позднейшему официальному заявлению, «разговор этот был немедленно доложен его величеству с заключением министра внутренних дел о том, что выполнение желаний к. д. партии могло бы лишь самым гибельным образом отразиться на интересах России, каковое заключение было его величеством всецело одобрено». Очевидно, для этого вывода меня и приглашали «по поручению государя» и по изволению Столыпина.

А. П. Извольский, видимо, не случайно спустился вместе со мной с верхнего этажа дачи, где происходила беседа, и предложил подвезти меня в своем экипаже. По дороге он успел сказать мне, что понимает Столыпина, который не знаком с европейскими политическими порядками, но что сам он отлично сознаёт значение политических требований прогрессивных кругов, не разделяет взглядов Столыпина и чувствует себя гораздо ближе к нашим мнениям о своевременности коренной политической реформы, которая сблизит нас с Европой и облегчит миссию министерства иностранных дел за границей (Извольский явно предусмотрительно хотел сохранить контакт с кадетами, учитывая, что в то время их приход к власти казался вполне возможным. – Авт.)».

Глава конституционных демократов не рассказал о ещё одной важной составляющей части его беседы со Столыпиным, хотя она во многом объясняет дальнейшие действия министра. Когда Пётр Аркадьевич высказал вполне обоснованное мнение о том, что передача должности министра внутренних дел кадетам будет иметь катастрофические последствия так как сейчас необходимо принимать самые жёсткие меры, то Милюков отмёл это предостережение:

– Этого мы не боимся. Правительство определённо заявит революционным партиям, что они имеют такие-то и такие-то свободы, перейти границы которых правительство им не позволит. Досюда – и ни шагу дальше (интересно, вспоминал ли Павел Николаевич о своих самоуверенных заявлениях в 1917 году, когда Временное правительство продемонстрировало полную беспомощность перед анархией и развалом государства? – Авт.)! А если бы революционное движение разрослось, то думское правительство не остановится перед принятием самых серьёзных и решительных мер. Если надо будет, мы поставим гильотины на площадях и будем беспощадно расправляться со всеми, кто ведёт борьбу против опирающегося на народное доверие правительства (слова Милюкова хорошо показывают, насколько соответствует истине трафаретное представление о «кровавом самодержавии» и принципиально отвергавших насилие либеральных оппозиционерах. – Авт.).