Софья Толстая - Нина Никитина Страница 25

Итак, для Сони наступила не лучшая пора. А ведь долгое время она считала себя «железной» натурой, которой все нипочем, не страшно, даже в те моменты, когда хотела освободиться от очередной беременности, от «груза», когда не хотела больше рожать. Но все ее попытки остались тщетными. Она по — прежнему была вынуждена рожать, и ее организм стал постепенно изнашиваться. А после приключившейся с ней родильной горячки, когда врачи не советовали ей больше беременеть, она всерьез задумалась о применении противозачаточных средств, подобно одной из Лёвочкиных героинь Анне Карениной. Иными словами, две мыши (день и ночь), одна белая, другая черная, из мудрой притчи, напоминали ей о быстротечности времени, о том, что ей уже тридцать три года.

Как‑то Соне приснился странный сон. Она вместе со своими детьми, Машей и Лёлей, стояла в Страстную пятницу около собора, вокруг которого сам собой ходил позолоченный крест. Он трижды обошел вокруг собора и остановился прямо перед ней. Она разглядывала распятого Спасителя, черного с головы до ног. Вдруг кто‑то вытер черноту с его лика полотенцем, и он стал белым. Спаситель приоткрыл правый глаз и поднял правую руку к небу. Соня попыталась разгадать этот сон и увидела его смысл в крестном терпении. Это ночное видёние помогло ей найти ответы на мучившие вопросы. Теперь она больше не хотела думать об искушениях, смирилась, но духом не пала, справилась с собой, ее мысли больше не путались, она перестала бояться судьбы.

Соня вспомнила свой недавний разговор с профессором Сергеем Петровичем Боткиным, который сказал, что насилие над женским организмом очень опасно и вредно. Милый, сердечный Боткин успокоил свою пациентку, уверив, что от родов она не умрет. Таким образом, была поставлена точка в этой интимной истории, отчего Лёвочка был в восторге. А Соне пришлось снова поверить в свою «железную» натуру, не позволившую больше своей хозяйке предпринимать какие‑либо попытки по освобождению от «лишнего груза», что не раз она пыталась сделать. Слава богу, пришел конец этим многозначительным иносказаниям и еще чему‑то неладному, порой возникавшему между ней и мужем. Она поверила этому простому и милому человеку, убедившему ее в том, что ее организм еще очень крепок.

За четыре дня, проведенных в Петербурге, Соня успела полюбить «прекрасную, духовно высокую и сердечную графиню Александру Андреевну», насладиться общением с ней, оказавшимся весьма полезным. Соня навестила всех своих многочисленных родственников, слушала в Мариинском театре оперу Верди «Аида». В общем, следовала советам профессора, настоятельно рекомендовавшего ей, помимо диет, прием мышьяка и брома, как можно больше двигаться и меньше находиться в одиночестве.

Пожалуй, самое большое впечатление во время этих столичных Сониных прогулок на нее произвел Эрмитаж, который она посетила вместе со Страховым и с кузиной Машей Шидловской. Знакомство с шедеврами Рафаэля, Рубенса, Мурильо привело ее в восторженное состояние.

После чудных прогулок мама устроила в честь дочери праздничный обед, на который созвала родственников, друзей, пригласила и первую Сонину любовь Сашу Поливанова, который к этому времени оказался уже дважды женат. Они оба были смущены и, конечно, поражены произошедшими в них переменами. Соня из «тоненькой девочки» превратилась в авантажную даму.

В это время, как ей казалось, весь столичный бомонд говорил об «Анне Карениной» в весьма хвалебных тонах, а «Голос», «Новое время» превозносили ее автора аж до небес. Но все — таки самым приятным для Сони было еще раз узнать из ласковых писем мужа о том, как он ее любит, как скучает по ней, как не может даже подходить к Сониному столу, чтобы не обжечься воспоминаниями о жене, особенно страдает ночью, боясь глядеть в сторону ее кровати.

Она вернулась в Ясную Поляну, и это событие стало праздником для них обоих. Было много восторгов, которые внезапно омрачились происшествием с их старшим сыном Сережей на катке. Дети катались на коньках по расчищенному от снега Большому пруду, и Сережа из‑за снежной стены не увидел бежавшей к нему навстречу Тани. Он столкнулся с ней и сильно разбился, ударившись затылком об лед и потеряв сознание. Без признаков жизни его отнесли домой. Соня сразу послала в Тулу за пиявками, сама поставила по две пиявки за каждое ухо, и Сережа всю ночь проспал, а на утро встал абсолютно здоровым.

После ее приезда Лёвочка засобирался в Москву, чтобы посмотреть корректуры романа, поправить их, если возникнет в этом необходимость. В общем, он хотел все подготовить для очередного финального майского выпуска «Анны Карениной» в «Русском вестнике». Но случилось непредвиденное, заставившее его принять адекватные действия. Издателю не понравились последние главы романа из‑за взглядов автора на Сербскую войну и участие в ней русских добровольцев. Возмущенный Лёвочка решил поставить на место Каткова, который, по его мнению, не умел и двух слов связать. Как посмел этот «мямля» своими словами излагать авторский текст в эпилоге романа?!

Соня была также в ужасе от бесцеремонной выходки Каткова, все «укравшего» у ее Лёвочки, и она послала в газету «Новое время» свое возражение по этому поводу. Спас положение Николай Николаевич Страхов, который предложил издать роман отдельной книгой. К тому же он был готов взять всю подготовку материала на себя.

Муж с радостью принял это предложение, и критик принялся за дело. Он перечитал роман, исправил орфографию, потом пунктуацию, попутно указав Лёвочке на места, нуждавшиеся в корректуре. Николай Николаевич правил страницы и сразу же передавал их автору. Так они дошли до середины романа. За это время Лёвочка успел настолько увлечься правкой, что даже обогнал Страхова, и теперь тот едва поспевал за автором.

Каждый день за утренним кофе они вдоволь наговаривались друг с другом, после чего расходились по своим рабочим местам. Лёвочка — на второй этаж, а критик — в нижний кабинет, ставший на это время «страховским». Устав от работы над текстом, они отправлялись на прогулку, чтобы «нагулять аппетит». Иногда Лёвочка пропускал прогулки, потому что не мог оторваться от работы, за обедом обычно был рассеянным и неразговорчивым. Так продолжалось больше месяца, и за это время Страхов увидел, какое значение писатель придавал своему труду: он упорно отстаивал свою точку зрения, не соглашаясь с замечаниями, обдумывал каждое слово, будто какой‑нибудь щепетильный стихотворец. Теперь Николай Николаевич, как и Соня, понял, что небрежность Толстого только кажущаяся. На самом деле за ней стоял неимоверный труд «лит — те — ратора» — профессионала, превративший его в «писательную машину». Вскоре исправленный текст «Анны Карениной» был передан Страховым в типографию Риса для публикации отдельным изданием.

Глядя на критика, Соня вспоминала, как сама разбирала близорукими глазами Лёвочкины каракули, до поздней ночи сидя за письменным столиком в гостиной. Иногда даже она не могла разобрать скверный почерк мужа, который имел обыкновение вписывать, втискивать целые фразы между строк или в уголках страницы, а то и поперек ее. Приходилось обращаться к нему за разъяснениями. Теперь Соня ждала, когда же будет окончательно, в полном объеме, напечатан «их роман» «Анна Каренина», на который так и не отреагировала Александрин Толстая, сообщившая в письме, что она прочитала роман вместе с императрицей Марией Александровной, но при этом не высказала о нем своего мнения. И как раз в это время муж потерял интерес к своему сочинению. Лёвочка всегда охладевал, когда дело подходило к концу, потому что уже торопился к новой работе. Но Соне удалось выпросить у него «подарочек» за то, что она так усердно переписывала «Анну», и он вскоре привез из Москвы «очень хорошенькое кольцо, в середине рубин, а по краям два бриллианта». Она очень любила украшения, драгоценные камни, наряды. Теперь на одном из ее пальцев красовался мужнин подарок. Что ж, не только сестре Лизе носить бриллианты…