Женщины, которые любили Есенина - Борис Грибанов Страница 24

Наденька Вольпин не то чтобы ревновала Есенина к его прошлому, но ее живо интересовало, кого имел в виду Сергей Александрович, когда любил повторять — «Я с холодком», а однажды добавил:

— Не скрою, было, было. В прошлом. Сильно любил. Но с тех пор уже никогда. И больше полюбить уже не смогу.

А Наденька не утерпела и выпалила:

— Кашину! Ее?

На ревнивую догадку ее навела «Зеленая прическа» с посвящением Лидии Кашиной.

— Нет, что вы! Нет! — небрежно бросил Есенин.

«Слишком небрежно», — отметила Надя Вольпин про себя.

В другой раз она сказала:

— Знаю, кого вы любили: жену! Зинаиду Райх!

Последовало рьяное отрицание. Она ему не поверила. И в своих воспоминаниях «Свиданье с другом» рассказала о том, как все годы дружбы и близости с ним не сомневалась, что мучительную любовь к жене, любовь-ненависть Есенин далеко не изжил. Не верила она и в поэтическую похвальбу:

Свою жену легко отдал другому!

Да и как она могла ему верить, когда он порой выдумывал про себя всякие небылицы.

Чего стоила, например, история, которую он рассказывал Наденьке о том, как он, молодой поэт, попавший во время Первой мировой войны солдатом в армию, сидит на задворках дворца в Царском Селе на «черной лестнице» с великой княжной Анастасией, читает ей стихи, они целуются. Потом Есенин признается великой княжне, что отчаянно проголодался. И Анастасия бежит на кухню, раздобывает там горшочек сметаны, но стесняется попросить вторую ложку, и вот они едят сметану одной ложкой поочередно.

«Выдумка? — писала Н. Вольпин. — Если и выдумка, то в сознании поэта она давно превратилась в действительность. В правду мечты. И мечте не помешало, что в то время Анастасии Романовой могло быть от силы пятнадцать лет. И не замутила эту идиллию память о дальнейшей судьбе всего дома Романовых».

А как поверить в его «холодок» в отношениях с женщинами, когда он то и дело атакует Наденьку, добиваясь физической близости с ней? На это намекает довольно прозрачно такая многозначительная фраза в ее воспоминаниях: «Мы в моей комнатке в Хлебном. Смирно — после отбитой атаки (курсив мой. — Б. Г.) — сидим рядышком на тахте».

Однако, отказывая Есенину, она преклоняется перед его поэтическим даром. О том, как воспринимала Наденька Вольпин Сергея Есенина, красноречиво говорит такая запись в ее воспоминаниях. Она рассказывает, как они втроем — она, Есенин и Мариенгоф — летом двадцатого года сидели на скамеечке перед памятником Пушкину на Тверском бульваре.

Мариенгоф, отбросив свою обычную напускную надменность, обращается к Наденьке:

— Ну как, теперь вы его раскусили? Поняли, что такое Сергей Есенин?

Надежда Вольпин отвечает ему:

— Этого никогда до конца ни вы не поймете, Анатолий Борисович, ни я. Он много нас сложнее. Вот вы для меня весь как на ладони, да и я для вас… Мы с вами против него как бы только двумерны. А Сергей… Думаете, он старше вас на два года, меня на четыре с лишком? Нет, он старше нас на много веков.

— Как это?

— Нашей с вами почве — культурной почве — от силы полтораста лет, наши корни в девятнадцатом веке. А его вскормила Русь, и древняя, и новая. Мы с вами россияне, он — русский.

А их отношения — сложные, запутанные — продолжаются. Когда Есенин вернулся из Харькова, а у нее в то время гостила сестра, он стеснялся заходить к Наденьке, но, проводив до дома, не спешил проститься. Она живет на четвертом этаже, и они медленно поднимаются по пологой лестнице. На третьем этаже они усаживаются на широком низком подоконнике и ведут нескончаемый разговор. Уже много вечеров подряд.

Наденька горячо исповедуется — и упорно сопротивляется ласкам.

— Говори, говори, — произносит Есенин. — Мне радостно слушать, когда тебя вот-вот прорвет.

Она думает: еще бы! Ведь она говорит о нем. Не только о своей любви — о нем! И вдруг с удивлением видит на глазах Есенина слезы.

— Вы сердитесь на меня? — спрашивает она. — Больше никогда и не заглянете?

— Нет, почему же. Может быть, так и лучше…

И, помолчав, добавляет:

— В неутоленности тоже есть счастье.

И опять новый натиск. На этот раз в книжной лавке имажинистов. Лавка заперта, но дрова в печурке не прогорели. Они сидят вдвоем у огня, Есенин читает ей свои стихи, требует, чтобы и она прочитала что-нибудь свое, новое.

«Бурная атака, — вспоминает Надежда Вольпин, — с ума он сошел, прямо перед незанавешенной витриной. Хрупкая с виду, я куда сильней, чем кажусь. Натиск отбит. Есенин смотрит пристыженным и грустным взглядом. И вдруг заговорил — в первый раз при мне — о неодолимой, безысходной тоске».

Наденька уверяет его, что пустота, на которую он жалуется, от того, что он слишком выложился в стихах — ведь написал так много, с такой полной отдачей.

— Полюбить бы по-настоящему! Или тифом, что ли, заболеть?

«Полюбить бы, — пишет Надежда Вольпин, — это, я понимаю, мне в укор. А про тиф… Врачи тогда говорили, что тиф (сыпной) несет обновление не только тканям тела, но и строю души».

Когда у Есенина вышла очередная книга стихов, он подарил ее Наденьке с такой многозначительной дарственной надписью: «Надежде Вольпин с надеждой, что она не будет больше надеждой».

А тем временем у Наденьки Вольпин обнаружилась новая — вернее, старая — соперница. На каком-то поэтическом вечере она видит на сцене стайку девушек, радостных и гордых от чести называться друзьями поэта, — Бениславскую с подругами и какую-то новую фигуру. Надя спрашивает про нее у поэтессы Сусанны Мар. Та объясняет:

— Совсем молоденькая. Из Харькова. Отчаянно влюблена в Есенина и, заметь, очень ему нравится. Но не сдается. Ее зовут Женя Лившиц.

Вблизи харьковчанка оказалась стройной худощавой девушкой со строгим и очень изящно выточенным лицом, восточного, пожалуй, склада. Глаза темные и грустные. Стихи слушает жадно.

В дальнейшем Наденька будет встречать ее довольно часто, то на вечерах в Политехническом и в Доме печати, то в книжной лавке имажинистов. Однажды Надя Вольпин увидела их в книжной лавке. Они стояли по разные стороны прилавка, Женя спиной к витрине, Есенин — на полном свету. Взгляд Есенина затоплен в черную глубину влюбленных и робких девичьих глаз. Что читает девушка в завораживающих глазах поэта? Ответное чувство? Нет, скорее обещание нежности, но не более. Ее девичья гордость требует более высокой цены, которой не получает.

Наконец, свершилось. Наденька Вольпин у Есенина в Богословском переулке. Крепость сдалась. Рад ли Есенин? Он только смущенно произносит:

— Девушка.

И сразу, на одном дыхании:

— Как же вы стихи писали?

«Если первый возглас, — писала Вольпин, — я приняла с недоверием (да неужели весь год моего отчаянного сопротивления он считал меня опытной женщиной?), то вопрос о стихах показался мне столь искренним, сколь неожиданным и… смешным.