Заложники Петра I и Карла XII. Повседневный быт пленных во время Северной войны - Галина Шебалдина Страница 23

Иногда удавалось пресечь бегство, устраивая внезапные обыски в домах особо «неблагонадежных» пленных. В 1712 году в Сенате было заведено дело по факту обнаружения в доме, где проживал пленный секретарь Цедергельм, секретных дверей, через которые ходили за городские стены шведские военнопленные. Шведские власти неоднократно устраивали обыски в доме русского резидента, так как они считали его организатором многих побегов. Хилков жаловался в Москву, что во время таких посещений у него изымают чернила, бумаги и книги.

В истории плена Северной войны есть несколько резонансных случаев бегства пленных. Бегству русских генералов на Пасху 1703 года предшествовали совершенно определенные события. К началу декабря 1702 года положение высокопоставленных пленных стало совершенно нетерпимым: краткие послабления в содержании сменились длительным ужесточением. Долгорукий, царевич Александр, Трубецкой, Головин и другие обратились к Карлу XII с мемориалом, в котором указали на то, что их положение принципиально отличается от того, чего они ожидали, когда подписывали капитуляцию под Нарвой со шведскими генералами Веллингом и Горном, обещавшими, что содержать их будут в соответствии «с воинскими обычаями». Многие русские, по их словам, «болеют и умирают от смрадного воздуха и от тесноты», а между тем шведские пленные живут в Москве «в великом довольстве». Последнее заверение, впрочем, противоречило тем сведениям, которые тайными путями приходили от Томаса Книперкроны и которым, что естественно, шведские власти доверяли гораздо больше. А он сообщал, в частности, что попавшие в русский плен под Эрестфером полковник Эншельд и ротмистр Врангель содержатся в Преображенском приказе в кандалах. Именно эти данные стали основанием для очередного ужесточения режима содержания русских пленных. В январе 1703 года ситуация еще более накалилась после того, как была случЬйно обнаружена очередная попытка генералов передать известие о своем бедственном положении в Москву.

По сведениям посла Измайлова, подобная «теснота» в содержании генералов действовала несколько месяцев. Пожалуй, единственным исключением было разрешение отслужить 2 февраля службу в день Сретенья Господня, на которую, впрочем, не были допущены князь Хилков, царевич Александр и их слуги. В конце апреля 1703 года русские пленные воспрянули духом — шведские власти сообщили им о готовности организовать обмен пленными. В связи с этим в дом генералов даже пришли специальные чиновники для составления списков русских для отправки на границу и в Москву. Каково же было их разочарование, когда они узнали, что Карл не планировал обмен ни генералов, ни резидента.

В этой ситуации генералы Трубецкой, Бутурлин и Вейде решились на побег. Ранним утром в субботу 2 мая, когда все шведы были на церковной службе по поводу католической Пасхи и охраны в доме почти не осталось, сломав часть стены в комнате майора Пиля и капитана Фриза, беглецы выбрались на пустынную улицу, сели в заранее нанятую карету и попытались скрыться из города. Но побег быстро обнаружили, и в кирхах объявили о Награде за поимку преступников в 4000 ефимков (1000 риксдалеров ^[50]), что вызвало большой энтузиазм среди жителей Стокгольма. Уже к полудню генералы были обнаружены в трех милях от города в лесу и закованными в кандалы были доставлены к бургомистру, который «их зело ругал и бесчестил». Далее последовало наказание: генерала Вейде посадили в небольшую комнату в Баргушу ^[51], а спустя десять дней перевели в здание долговой тюрьмы. Трубецкого заточили в Посмиголь — место, где содержали преступников, осужденных на смертную казнь. Суровее всех наказали Бутурлина, к которому, как известно, шведы испытывали особую неприязнь. Его посадили в подземную тюрьму в камеру, где было только маленькое окошечко в двери, через которое ему давали пищу и воду. Майора Пиля и капитана Фриза, как сообщников, перевели в тюрьму под Ратушу, а к русскому резиденту вновь приставили охрану с заряженными мушкетами. Кроме того, власти организовали тщательное расследование обстоятельств побега, выясняя прежде всего личности тех, кто помогал русским. Хил ков в письме в Москву от 19 мая 1703 года возмущался, что лучше быть русским пленным христианином в Турции, чем в Швеции, так как они «почитают русских ни зашто и бесчестно ругают и смеются» и что к ним не должно быть такого отношения, так как «всякий невольник воли ищет».

В начале июня генералов Трубецкого и Бутурлина освободили из тюрьмы и перевели на гостиный двор, где жили русские офицеры. Им выделили по отдельному дому, внутри и снаружи которого постоянно находилась вооруженная охрана. Бутурлин и в этом случае оказался в худшем положении, чем остальные: предоставленное ему полуподвальное помещение имело только одно маленькое окно под самым потолком и в комбате было совершенно темно и сыро. Вейде, которого хотели туда же перевести, побывав там, решительно отказался, вернувшись в свое старое жилье, несмотря на то что, как писал побывавший там Хилков, «за минуту в доме том такой дух как в хлеву». Сам Адам Адамович позже сообщил, что на протяжении тех четырех месяцев, что он находится «в темнице за запорами», он никого «ни человека ни зверя» не видел, кроме вахмистра который 2 раза в день приносил ему еду, и «от этого заболел».

В этом же письме Хилков обратил внимание канцлера Ф. Головина на то, что шведские власти по-разному относятся к пленным русского и иностранного происхождения. В качестве доказательства он привел пример неудачного побега саксонского генерала фон Алларта в 1702 году, когда охрана обнаружила шпаги за шторами и лошадей у подъезда, но все это не стало поводом для его наказания ^[52].

Неудачей и очень серьезными последствиями закончилась попытка массового побега шведских офицеров из Казани и Свияжска в феврале 1711 года. Разоблачение заговорщиков оказало влияние не только на их судьбы (одного из организаторов, капрала Рюля, например, до лета 1713 года держали в тюрьме, закованного в кандалы, на хлебе и воде), но и в целом на всех каролинов, которых в ускоренном темпе стали высылать из Центральной и Юго-Восточной России на восток, в совсем уже гибельные места — Урал и Сибирь.

Третий, широко известный случай бегства был удачным и по странному совпадению произошел в том же 1711 году. Ему предшествовали следующие события. Шведская аристократия, недовольная тем, как развивается обменный процесс после Полтавы, усилила давление на короля и совет. В результате было принято решение о размене русских генералов и старших офицеров на соответствующие чины из пленных каролинов. В частности, планировалось обменять царевича Имеретинского и князя Трубецкого на графа Пипера, а Долгорукого и Головина на фельдмаршала Реншельда и какого-нибудь полковника, а также несколько офицеров с обеих сторон. В конце 1710 года русских пленников повезли в сторону русско-финской границы, где планировался обмен. Ожидание известий из России затянулось; только в апреле стало известно, что Пипера и Реншельда вернули в Москву, а следовательно, обмена не будет. К этому моменту уже произошло трагическое событие: 3 февраля 1711 года в Питео, проболев несколько дней, скончался грузинский царевич Александр Багратиони.