Леонардо да Винчи - Уолтер Айзексон Страница 22

Однако при более внимательном рассмотрении выясняется, что картина вовсе не так плоха, как кажется на первый взгляд. Леонардо экспериментировал с анаморфозами — то есть с такими фокусами, при которых какой-то элемент изображения выглядит искаженным, если смотреть на него под прямым углом, а вот под другим углом уже воспринимается правильно. Иногда в записных книжках Леонардо попадаются наброски, использующие этот прием. Экскурсоводы в Уффици советуют отойти от «Благовещения» на несколько шагов вправо, а потом снова взглянуть на картину. Это помогает, но лишь отчасти. Правая рука ангела кажется уже менее странной, как и угол проема в садовой ограде. Лучше всего еще и сесть на корточки и присмотреться к картине снизу. Леонардо пытался создать произведение, которое, вися в церкви на некоторой высоте, выигрышно смотрелось бы справа. Кроме того, он как бы подталкивал зрителя вправо, чтобы тот видел сцену Благовещения скорее со стороны Марии ^[109]. И в самом деле, этот фокус почти удался. В его игре с перспективой чувствуется юношеский блеск, но еще недостает тонкости.

Больше всего Леонардо удался архангел Гавриил. Он сполна наделен той андрогинной красотой, которую Леонардо изображал всегда, доводя ее до совершенства, а растущие из спины птичьи крылья (если закрыть глаза на досадное коричневатое продолжение, которое дописал кто-то другой) являют удивительный леонардовский сплав натурализма с фантазией. Леонардо умело изобразил тело Гавриила в движении: он чуть подается вперед, словно только что приземлился, лента на рукаве развевается (эта деталь отсутствует в подготовительном рисунке), а ветер, вызванный его приземлением, колышет траву и цветы.

Другая сильная сторона «Благовещения» — это оттенки цветов, которые Леонардо придал теням. Свет заходящего солнца (в левой части картины) падает на верхнюю часть садовой ограды и на аналой, окрашивая их в бледно-желтый цвет. А там, куда солнечный свет не проникает, теням передается небесная голубизна. Обращенная к нам сторона белого аналоя имеет слегка голубоватый оттенок, потому что на нее падает главным образом отраженный отсвет неба, а не золотистое закатное зарево ^[110]. «Тени будут мало соответствовать светам, — объяснял Леонардо в своих заметках к трактату о живописи, — так как с одной стороны их освещает синева воздуха и окрашивает собою ту часть, которую она видит — особенно это обнаруживается на белых предметах, — а та часть, которая освещается солнцем, оказывается причастной цвету солнца; ты видишь это весьма отчетливо, когда солнце опускается к горизонту среди красноты облаков, так как эти облака окрашиваются тем цветом, который их освещает» ^[111].

Тонким колористом Леонардо становился благодаря все более искусному обращению с масляной краской. Используя сильно разбавленные красители, он получал возможность наносить их тонкими прозрачными слоями, так что тени менялись постепенно — с каждым легким мазком или касанием пальцев. Особенно это заметно в лице Девы Марии. Омытое отсветом заходящего солнца, оно как будто само излучает свет и обладает особым накалом, которого лишено тело Гавриила. Из-за этого внутреннего свечения она выделяется на фоне остальной картины, несмотря на отсутствующее выражение лица ^[112].

«Благовещение» говорит о том, что Леонардо, когда ему было немного за двадцать, экспериментировал со светом, перспективой и сюжетами, позволявшими изображать человеческие порывы. Попутно он допускал некоторые ошибки. Но даже эти ошибки, проистекавшие из новаторства и тяги к опытам, уже предвещали гениальность.

Мадонны

12. «Мадонна с гвоздикой» («Мюнхенская мадонна»).

13. «Мадонна с цветком» («Мадонна Бенуа»).

Небольшие молитвенные картины и изваяния мадонны с младенцем Иисусом были главным товаром, регулярно производившимся в мастерской Верроккьо. Леонардо выполнил по меньшей мере два таких образа: это «Мадонна с гвоздикой» (илл.12), известная также как «Мюнхенская Мадонна» (из-за своего нынешнего местонахождения) и «Мадонна с цветком» (илл. 13) из российского Эрмитажа, больше известная как «Мадонна Бенуа» (по имени коллекционера, которому она некогда принадлежала).

Самое интересное на обеих этих картинах — ерзающий круглощекий младенец Иисус. Складки его пухлого тела позволили Леонардо не ограничиваться одними только драпировками одежды, наделяя фигуры рельефностью при помощи светотени. Эти работы явились ранним примером его использования кьяроскуро. Желая изменить оттенок или яркость отдельных элементов живописи, Леонардо добивался резких контрастов света и тени, не повышая густоту того или иного цвета, а примешивая к нему черную краску. «Впервые его кьяроскуро придает всей картине ощущение полноценной пластичности, которая способна посоперничать с объемной скульптурой», — писал Дэвид Алан Браун из Национальной галереи Вашингтона ^[113].

Реалистичный подход к изображению младенца Иисуса в каждой картине — ранний пример того, что творчество Леонардо всегда несло отпечаток его анатомических штудий. «У маленьких детей все суставы тонки, а промежутки от одного до другого — толсты, — писал он в своих заметках. — Это происходит оттого, что кожа на суставах одна, без иной мягкости, кроме жилистой, которая окружает и связывает вместе кости, а влажная мясистость находится между двумя суставами, заключенная между кожей и костью» ^[114]. Этот контраст бросается в глаза на обеих картинах, если сравнить запястья мадонны с запястьями младенца Иисуса.

В мюнхенской «Мадонне с гвоздикой» в центре внимания — реакция младенца Иисуса на цветок. Движения его пухлых ручек и эмоции, отражающиеся на лице, тесно связаны. Он сидит на подушке, украшенной хрустальными шарами. Такой шар был символом, которым пользовалось семейство Медичи, а значит, картину мог заказать кто-то из них. Пейзаж, открывающийся из окон, свидетельствует о тяге Леонардо смешивать жизненные наблюдения с фантазией: на острые зубчатые скалы — плод чистого вымысла — ложится мгла, придающая всему виду подобие реальности.