Повседневная жизнь Парижа во времена Великой революции - Жорж Ленотр Страница 22

На лестницах стоял гул от шагов грабителей. Они поднимались и спускались, толкая друг друга, носились по коридорам, забирались во все комнаты. Они взломали письменные столы короля, королевы, принцессы Елизаветы, придворных дам. Ассигнации, золото, деньги, часы, драгоценные камни, футляры — сколько сокровищ им внезапно досталось! Ремесленники разгуливали по галерее, нацепив на себя часы с бриллиантовыми цепочками. Другие, профессиональные воры, спарывали галуны с одежды королевских слуг, запускали ловкие руки в ящики гардеробов, растаскивали ткани, белье, столовое серебро, свечи, книги из библиотеки — словом, все вещи, которые можно было унести с собою. Драгоценнейшую фарфоровую вазу разбили для того, чтобы взять ее ручки.

Филипп Морис видел, как разлетелись на тысячи осколков чудные часы, украшавшие консоль. Один слесарь или, по крайней мере, человек, одетый слесарем, приподнял стеклянный колпак, покрывавший эти часы, и долго смотрел на них жадными глазами. Затем, решив, что унести их будет нелегко, он в бешенстве поднял тяжелый кузнечный молот и одним взмахом расплющил колпак, часы и консоль.

Пока происходили подобные сцены, герои-вожаки, рисуясь, приказывали своим помощникам отнести в Собрание большие серебряные канделябры, стоявшие в часовне, серебряные блюда и кошелек, в котором было сто луидоров, чтобы снять с себя даже тень подозрения в расхищении.

Стекла звенели под ударами разбивавших их вдребезги пик Добрались и до постели королевы, из которой бесстыдное опьянение сделало арену самых мерзких непристойностей. Женщины охотились за несколькими несчастными швейцарцами и слугами, избежавшими гибели и думавшими, что они нашли спасение, спрятавшись в камине или каком-нибудь укромном уголке. Как только они были найдены, их безжалостно убивали.

Мирные граждане, пришедшие в Тюильри из любопытства, желая убедиться, существует ли еще этот дворец, бродили по террасе сада. Их охватило странное оцепенение, и они медленно двигались по усыпанной осколками бутылок террасе. Они, казалось, остолбенели, пораженные тем, что здесь нашли. На каждом шагу им приходилось в ужасе отступать при виде трупов — окровавленных, изуродованных, с перерезанным горлом или распоротым животом, трупов, на лицах которых еще жило выражение ужаса. Более хладнокровные зрители обращали внимание на тучи мух, которых тепло и запах крови привлекли к разверстым ранам и вылезшим из орбит глазам мертвецов. Они показывали друг другу внизу террасы, у самой воды, труп одного из гайдуков, ездивших раньше на запятках кареты королевы. Ужасные мегеры сорвали с него одежду и изуродовали тело самым отвратительным и циничным образом.

В Карусели внимание любопытных было привлечено лежащей близ улицы д’Эшель грудой трупов: они были сложены в поленницу, как бревна на дровяном складе. Со всех концов Парижа стекались толпы любопытных. Теперь, узнав, что битва окончена, парижане хотели взглянуть на ее результаты: чувство патриотизма было удовлетворено, и в свои права вступало любопытство. И над всем этим гулом неслись, перекрывая его, глухие звуки большого органа часовни. Молодой савояр, стоя на хорах, дул в одну из труб, играя «Dies irae»: ^[92] казалось, это ангел-истребитель возвещает трубным звуком о Страшном суде ^[93].

В Манеже короля и его семью поместили в маленькой ложе за креслом президента. Король вошел в Собрание через двери, выходящие на проход Фельянов; пройдя через крыльцо, ведущее сегодня из сада на террасу напротив улицы Кастильоне, королевская семья покинула Тюильри с тем, чтобы больше туда не возвращаться. Ложа, куда поместили монарха и его близких, была величиной в девять-десять квадратных футов. Она находилась справа от кресла президента и отделялась от зала тонкими железными прутьями. Входили в нее из глубины коридора, проходя при этом через маленький кабинетик ^[94]. Это было единственным местом, куда королевское семейство могло удаляться во время заседаний, и там оно провело целых три дня.

10 августа семья оставалась в Собрании с 9 часов утра до 10 вечера. В этом помещении с тонкими стенами слышны были все крики и шум мятежа. Сначала услыхали ружейные выстрелы, за которыми последовала глубокая тишина. Затем, около половины девятого, раздался залп, от которого задрожали окна в зале… Думали, что ядра проносятся над Манежем… Началась паника, но ее скоро успокоили. Со стороны Фельянов несся рев толпы: депутаты волновались, одни клялись умереть на своих местах, другие старались внести успокоение…

Людовик XVI держал в руке большой лорнет и наводил его то на президента, то на других членов Собрания. Королева была страшно бледна, но лицо ее ничем не выдавало волнения. Королевская принцесса держалась совершенно так же, как и она. Дофин вел себя соответственно своему возрасту; он, казалось, был изумлен, что находится здесь, и не понимал, почему и зачем его сюда привели. Что же касается принцессы Елизаветы, то она плакала навзрыд. Но ни ее слезы, ни трагическое положение этой несчастной семьи не могли смягчить черни, собравшейся на трибунах, и оттуда, как и с улиц, на королевское семейство сыпались насмешки, угрозы и оскорбления.

В десять часов вечера Людовика отвели в монастырь Фельянов, в помещение, занимаемое там архитектором Собрания. Там, на матрасах, брошенных на пол, король, его жена, дети и сестра смогли отдохнуть. Вместо ночного колпака Людовику служила салфетка, поскольку, уходя из Тюильри, они не успели захватить никаких туалетных принадлежностей. Принц де Пуа, герцог де Шуазель, господа де Бриге, де Огель и Обье стерегли королевское семейство в первой из четырех комнат, где оно было заключено.

На другой день (в субботу 11 августа) им опять пришлось вернуться в Собрание, в ложу писца. Заседание началось довольно мирно, но в полдень со двора Манежа в зал Собрания стали доноситься буйные крики; им в ответ раздались вопли из прохода Фельянов. Бешеное сборище требовало смерти швейцарцев, укрывшихся в монастыре. Депутат Камбон, инспектор зала, испуганный грозящей королю опасностью, предупредил его, что в случае прорыва толпы в зал со стороны прохода Фельянов король может через черный ход бежать во двор Манежа, где он окажется в относительной безопасности.

Когда настал вечер, королевскую семью снова отвели в помещение, прилегавшее к Комитету надзора, где они находились накануне. Народ потребовал замены лиц, составлявших стражу короля: толпа приметила, что они были слишком внимательны и услужливы. В итоге Комитет решил, что «эти господа» сегодня же вечером должны покинуть короля. Ему сказали, что этого требует как его собственная безопасность, так и безопасность его друзей. Прощаясь с ними, Людовик обнял их и велел им поцеловать его детей. Уходя, они выложили на стол все золото, бывшее в их кошельках, и спаслись по потайной лестнице. Им посчастливилось сделать это вовремя и не попасть в руки черни.

Утром 12-го король и его семья снова вернулись в ложу писца и весь вечер оставались на заседании; в эту конуру им подали обед ^[95]. Вечером их отвели в то же помещение ^[96]? что и накануне, но на этот раз они были там одни — без стражи, свидетелей, друзей и слуг ^[97]. Наконец 13 августа этой агонии был положен конец: королевскую семью заключили в Тампль. Карета, в которую их посадили, выехала под вечер из высоких ворот Фельянов и под громкие крики «браво» и шум толпы направилась по Вандомской площади к бульварам.