Распутник - Грэм Грин Страница 22

От шлюхи Карл шарахается к шлюхе.

Не нам, но Казначейству дорогой:

В одной руке Держава, х.й — в другой!

Прибытие Карла II в парламент: "В одной руке Держава, х.й — в другой!" [39]

Путь королевских услад Рочестер отслеживал с брезгливостью матери-пуританки и невольной завистью отца-гуляки — и это была адская смесь!

Давным-давно известны мышеловки

Бесхитростной, но верной изготовки:

Силок расставишь и разложишь блядь,

Король английский — глядь и сразу хвать!

При любом другом монархе поэтическим выходкам Рочестера был бы положен скорый конец, но во дни Карла остроумием можно было искупить даже государственную измену. Издевательство над королем и его фаворитками (именно за что сэру Джону Ковентри некогда отсекли нос) не раз и не два оборачивалось для Рочестера недолгим (на пару недель) отлучением от двора. Взаимоотношения короля с поэтом складывались причудливо. Чуть ли не до самой смерти Рочестера, не перестававшего поносить Карла, тот осыпал его милостями. Поэт был при Карле чем-то вроде средневекового шута, дерзящего господину и получающего в ответ то золотые монеты, то затрещины (хотя, бывает, и кандалы). Гамильтон утверждает, что Рочестера отлучали от двора ровно по одному разу в год. Должно быть, это комическое преувеличение, но более или менее достоверно известно о трех случаях мимолетной опалы — и каждый раз поэта карали за стихи о короле и его очередной фаворитке.

Чем поэт был обязан Карлу? Список королевских благодеяний длинен. В 1664 году Карл порекомендовал Элизабет Малле предпочесть Рочестера прочим претендентам на ее руку; на следующий год он выдал ему как участнику Бергенского похода семьсот пятьдесят фунтов. В 1666 году назначил его постельничим с жалованьем в тысячу фунтов ежегодно, в 1667-м ввел его в Палату лордов, хотя Рочестер еще не достиг совершеннолетия. В феврале 1668 года назначил распорядителем королевской охоты в графстве Оксфорд, и уже в апреле Рочестер подал прошение о единовременной денежной выплате в целях учреждения четырех постов окружных приставов в Уитлвуд-Форесте. В 1673 году ему были пожалованы — на равных правах с Лоуренсом Гайдом (еще одним постельничим) и главным королевским сводником Уильямом Чиффинчем (королевским кастеляном) — угодье Бествуд и четыре луга под Лентон-Мид в Ноттингемшире с тем, чтобы они впредь пользовались ими сообща за чисто символическую плату в пять фунтов в год; «в знак королевской милости и в награду за неоднократно оказанные каждым из получателей услуги престолу». В 1674 году Рочестера назначили королевским хранителем и распорядителем Вудсток-парка, предоставив ему в качестве резиденции особняк Хай-Лодж. (Последнюю из вышеперечисленных милостей следует, наверное, назвать во многих отношениях самой значительной, сопоставив ее при этом с соответствующим назначением лорда Лавлейса в 1670 году. С этих пор Рочестер попеременно коротал летние месяцы то в Эддербери, то в Вудстоке, и как раз в Хай-Лодже он испустил дух на громадном мрачном ложе, которое затем долгое время демонстрировали посетителям.) [40]

В апреле следующего года Рочестер вновь делит честь высокого назначения с Чиффинчем: после отставки сэра Алена и сэра Питера Эпсли именно они становятся королевскими сокольничими. 23 июня королевским указом Рочестеру передают на сорок один год особняки Туикнем и Эдмонтон, Ист-Дипинг и Вест-Дипинг в Линкольншире и Черси. (Через три дня после этого указа Рочестер, напившись, разбил редкие часы в Тайном саду.)

Труднее понять, чем король был обязан Рочестеру, понять, что именно заставило Карла так долго терпеть совершенно неподобающее отношение к собственной августейшей особе. Не исключено, что единственным объяснением следует признать бесконечный цинизм самого монарха. Тот цинизм, о котором пишет Бернет:

Ни одного мужчину он не считал честным человеком, ни одну женщину — порядочной по природе своей; если же они порой и проявляли соответствующие душевные качества, то причиной тому были, на его взгляд, недостаток темперамента или тщеславие. Никто, полагал король, не служит ему по зову сердца, и поэтому он считал себя обязанным расплатиться с миром той же монетой и не любил людей в той же мере, в какой, как ему казалось, люди не любили его.

Расплатиться с миром той же монетой — так мог бы выразиться, имея в виду себя, и Рочестер, — однако здесь имелось одно существенное различие. Рочестер оставался идеалистом. Он ценил и любил в других людях высокую мораль, которой не хватало ему самому; важно было для него и идеальное устроение государства, а вот Карл в этот идеал никак не вписывался.

Лишь изредка на наших глазах вспыхивают искры симпатии поэта к Карлу Стюарту как к человеку, который любил музыку и был способен оценить хорошую шутку. «Лучшим подарком на сегодня, — написал Рочестер Сэвилу, — будет податель сего письма; я прошу тебя позаботиться, чтобы король в свободную минуту непременно послушал, как он поет, потому что королю наверняка понравятся его песни». И действительно, как сообщает Сэвил, Карл «выслушал новые сочинения Пезибля с превеликим удовольствием, равно как и твои комплименты, переданные ему через меня, хотя, по-моему, скучает он не столько по твоим приветам, сколько по твоему обществу». Бернет выразился несколько иначе: «Король любил общаться с Рочестером, потому что скучать в такой компании ему не случалось, но самого Рочестера не любил. И эта неприязнь была взаимной; Рочестер отомстил королю множеством эпиграмм».

Современники нередко страдают куриной слепотой. Рочестер был для Карла сводником (по его собственному утверждению) и шутом, но трудно поверить в то, что они не испытывали друг к другу определенной симпатии. Рочестер не только дерзил королю, но и, бывало, заступался за него, как в случае со знаменитой «преждевременной эпитафией»:

Умер великий король, умер трижды великий обманщик;