Выжить и вернуться. Одиссея советского военнопленного. 1941-1945 - Валерий Вахромеев Страница 21

II

Меня не оставляла мысль о побеге. Стал я потихоньку готовиться. В цехе нашел и принес в казарму комбинезоны и кепку. Из обломка ножовочного полотна сделал нож. Стал копить сухари. Конечно, бежать одному не имело смысла. Просто не мог один человек, обессиленный голодом и тяжелым трудом, пройти такой огромный путь по вражеской земле. Также требовалась тщательная подготовка и план побега. Все это нельзя было проделать незаметно от других заключенных. Поэтому я приглядывался и выбирал, с кем можно решиться на побег. Подручный кузнеца был крепкого телосложения, не болел и не был истощен. Но не всегда в здоровом теле бывает здоровый дух. Он отказался бежать вместе со мной.

Как-то перед обедом ко мне подошли двое: Василий Шендаров и Николай Тимошинов. Слово за слово, они спросили меня: «Ты, говорят, бежать собирался?» — «Да, — говорю, — но напарник сдрейфил в день побега и отказался». — «А с нами побежишь?» — спрашивают. Я с радостью согласился. Они показали припрятанные в казарме компас и карту Европы. Я, в свою очередь, показал им свои припасы. Особенно они обрадовались комбинезонам, ведь в наших полосатых куртках со знаками SU далеко не уйдешь.

Эти двое, Василий (которого мы между собой называли Васса) и Николай, ничем не выделялись из массы заключенных. Лидером среди них, несомненно, был Василий. Он обладал сильным характером и был более образованным. В лагерях обычно люди много о себе старались не говорить, настороженно относились к излишне любопытным. Поэтому я мог судить об этих ребятах только по личным наблюдениям. Так вот, Васса был человеком ниже среднего роста, светло-русым, подвижным, в некоторых случаях даже нахальным. По возрасту из нас он был старшим. В мирное время он был секретарем партийной организации в колхозе на Смоленщине. Особой эрудицией он не отличался, но имел, что называется, мужицкую хватку, то есть смекалку. До прибытия в Дармштадт Василий работал в лагере поваром, а Николай был там же подсобным рабочим. Работа на кухне всегда давала возможность сытно жить, и поэтому в наш лагерь они прибыли в хорошей физической форме. Они подружились еще в предыдущем лагере и давно задумали бежать. Между ними и мной не было дружбы, и я им был нужен только как спутник в пути.

Николай Тимошинов был несколько выше ростом Василия, но ниже меня. Родом он был из Воронежской области. До армии работал в колхозе пастухом. Почти неграмотный, он всегда тянулся к тем, кто был умнее его, сообразительней. При Василии он был на вторых ролях, то есть прислуживал ему. Поэтому дружбой этот союз я назвать не могу. В моем понимании дружба — это более высокое и бескорыстное чувство. А здесь во всем был расчет. Вот с двумя такими разными и далекими от меня людьми свела меня судьба.

Были среди нас и привилегированные личности. Переводчик и два полицая. Полицаями немцы выбирали заключенных из числа самых озлобленных и услужливых, порой бывших уголовников. Они не работали, а следили за порядком и чистотой. В их функцию входило распределение на работы. Среди заключенных ни переводчики, ни полицаи уважением не пользовались. В казарме поговаривали, что переводчик и два наших полицая тоже готовятся к побегу. В то время, когда мы работали в цехах вагоноремонтного завода, они были в казарме, на работу их не посылали.

Однажды мы с Василием и Николаем после рабочего дня обнаружили, что компас, карта и одежда исчезли из нашего тайника. Подозрение пало на переводчика и полицаев. Вечером мы подошли к ним и напрямую спросили их: «Вы взяли наши вещи? Верните!» На это переводчик сказал: «Немцы и так хотели делать обыск, а мы их опередили. Эти вещи нам самим пригодятся для побега. Если будете настаивать, то отдадим их начальству и скажем о вашей подготовке к побегу». Ничего не поделаешь, пришлось отступиться, но ночью мы все же попытались найти компас и карту в их одежде. Но ничего так и не обнаружили.

Переводчик был до войны студентом, жил в Ленинграде. Один из полицаев — тоже ленинградец. А вот третий (не помню, откуда) просто был их прихлебателем, искал тепленькое место. Часто я имел с ними конфликты.

Особенно запомнился один случай. Обычно хлеб для нас нарезал охранник-сержант. Переводчик уговорил его доверить им эту работу. Немец согласился. И вот мы стали получать наши пайки, но без горбушек. И так каждый день. Все тайком роптали, но никто не высказывал своих претензий вслух. Однажды, после нарезки хлеба, троица направилась в свой угол. У одного из них оттопыривалась гимнастерка. Ясно было, что там у него наши горбушки. Я не выдержал и подошел к переводчику. Он был выше меня ростом и крепче сложен. Я сказал, что подло обкрадывать своих товарищей. Тот покрылся красными пятнами, скрипнул зубами. Размахнувшись, кулаком он ударил меня, в кровь разбив лицо. Я упал. На шум из помещения охраны вышел сержант. Переводчик что-то стал ему говорить, показывая на меня. Я в это время сел на низкую скамейку и вытирал кровь с разбитой губы. Сержант подошел ко мне сзади и, сильно размахнувшись, пнул меня сапогом так, что я, пролетев некоторое расстояние, упал на пол. Он стал яростно избивать меня ногами. Потом он через переводчика объявил всем, что так будет со всеми недовольными. Сержант ушел. Обида душила меня. Я подошел к переводчику, взял его за ворот гимнастерки и сказал: «Я, если выживу, из-под земли тебя достану и перегрызу глотку!» Потом мне ребята рассказывали, что он не спал две ночи после моих слов.

Было у нас несколько вариантов побега. Сначала был план побега через чердак. Попытались оторвать доски потолка, но на наш шум вышел солдат из караульного помещения. Он что-то недовольно буркнул и ушел. Мы прекратили попытки разобрать потолок. Вторым был вариант побега через туалет. Мы хотели распилить там решетку, привязать к ней проволоку и спуститься по ней во двор. Мы даже сумели принести моток толстой проволоки, убедив немцев, что она нам нужна для сушки белья. Но слабым звеном в этом плане было то, что нашим туалетом пользовалась охрана. Они могли заметить распиленную решетку. Тем более что был заведен порядок: при появлении кого-нибудь из немцев в туалете мы должны были немедленно его покинуть. Также мы опасались, что ослабевшими руками можем не удержаться за скользкую проволоку.

У нас созрел план побега через третий этаж. Помещения этого этажа немцы использовали под склад награбленного имущества. Там хранилась мебель, захваченная у евреев. Еще этот план выгодно отличался от первых двух тем, что можно было безопасно спуститься вниз. Дело в том, что на первом этаже была кухня, на втором — столовая для заводских рабочих. Четвертый этаж был отведен для содержания военнопленных. В левом крыле были советские пленные, а в правом — французы. Чтобы пленные не встречались с немецкими рабочими, уже после нашего прибытия с противоположной стороны для пленных была выстроена массивная деревянная лестница на четвертый этаж. И мы ходили к себе в казарму, минуя столовую, не портили своим видом немецкий аппетит. Лестница доходила до площадки четвертого этажа, и мы, и французы попадали через это окно в казарму. Сразу бежать через нее мы не могли, так как от помещения казармы ее отделяла каптерка, напротив которой находилось помещение охраны.

В одно из воскресений нас не повели на работу в цеха. Мы остались в казарме. Один из нас случайно наступил на половую доску возле печки и обнаружил, что она плохо прибита. Подошел переводчик с полицаями и оторвали ее от пола. Потом оторвали еще две доски. Получился лаз на третий этаж. В него спустились полицаи. Через некоторое время они вылезли, держа в руках по бутылке вина. Нас всех переводчик предупредил, чтобы мы молчали. Если кто проболтается, то переводчик свалит всю вину на доносчика. Проем заложили досками и просили не наступать на это место.