Десять величайших открытий в истории медицины - Джеральд Фридланд Страница 20

Проработав в Берлинском императорском отделении здравоохранения всего тринадцать месяцев, Кох тайно приступил к работе, которой предстояло стать поистине выдающимся вкладом в медицину: поиску бактерии, вызывающей туберкулез. Почему в августе 1881 года Кох никому не рассказал, что пытается найти возбудитель туберкулеза? Может быть, основная причина заключалась в том, что прошло всего пять лет с момента публикации его статьи о сибирской язве, в которой недвусмысленно доказывалось: возбудитель этой болезни поражает не только животных, но и людей. До того как Кох стал изучать сибирскую язву, почти никто не верил, что какие-то «маленькие зверушки» Левенгука вызывают болезни людей, в частности туберкулез. Даже после открытия возбудителя сибирской язвы такие светила медицины, как Рудольф Вирхов и Теодор Билрот, продолжали отрицать, что причиной любой болезни являются микроскопические живые существа. А когда молодой Кох сказал Вирхову, что использование микроскопа с масляно-иммерсионными линзами позволяет увидеть ранее невидимые бактерии, мэтр ответил: «То, что невозможно увидеть с помощью имеющегося у меня микроскопа, вообще не заслуживает быть увиденным».

Более того, сам Кох вовсе не был уверен, что туберкулез вызывают какие-то бактерии. А если такая бактерия и существует, то не слишком ли она мала, чтобы ее видеть? Сумеет ли он окрасить ее? И вырастить чистую культур этой бактерии, с тем чтобы ввести ее животным и показать, что вызванная этой бактерией болезнь ничем не отличается от развившейся естественным путем? Никто лучше Коха не знал, что в 1876 году именно введение возбудителя сибирской язвы животным и воспроизведение у них болезни наиболее убедительно доказало научному сообществу, что он сделал выдающееся медицинское открытие.

Эти потенциально неразрешимые проблемы стояли перед Кохом, который в то время чисто интуитивно догадывался, что если существует бактерия, вызывающая сибирскую язву, то можно найти и другую бактерию, вызывающую туберкулез.

И наконец, он желал сохранить эту работу в тайне даже от своих сотрудников, потому что хотел, чтобы, если ему удастся идентифицировать возбудитель туберкулеза и доказать его существование, вся слава открытия досталась ему, Роберту Коху, и никому больше. Он стремился к известности не меньше, чем Пастер, и еще до начала исследований туберкулеза строил планы, как стать еще более знаменитым. Кох хотел, чтобы его знал весь мир! Вспомним также, что после Франко-прусской войны вспыльчивый Пастер не скрывал своей ненависти к пруссакам, а типичный пруссак Кох не видел никаких оснований проявлять терпимость в отношении французского крестьянина, каковым по существу и был Пастер.

Пользуясь теми же методами, что и в своих ранних исследованиях сибирской язвы, Кох начал поиск предполагаемого возбудителя туберкулеза в пораженных болезнью тканях человеческого организма. Он окрашивал различными новыми анилиновыми красителями срезы туберкул — характерных патологических поражений, развивающихся в легких больных туберкулезом.

Затем в поисках специфической бактерии изучал эти срезы под микроскопом, в пять раз превосходившим по мощности даже самый лучший из сотен аппаратов Левенгука.

Коху потребовалось не более месяца, чтобы понять — при окрашивании среза туберкул метиловой синькой во всех образцах можно увидеть крохотную палочкообразную бактерию, гораздо меньшего размера, чем бациллы сибирской язвы. Кох назвал ее туберкулезной бациллой. Не будь его микроскоп оборудован масляно-иммерсионными линзами и конденсором, он никогда не нашел бы ее.

Кох понимал, что выявление туберкулезной бациллы в тканях больных представляет собой лишь первый этап поиска причины страшной болезни. Он справедливо предположил, что увиденный им микроорганизм мог быть вторичным паразитом, выросшим в тканях, ранее пораженных каким-то другим возбудителем. Бесспорно, требовалось изолировать и вырастить бациллу в чистой культуре, а потом проверить, приведет ли ее введение животным к развитию туберкулеза.

Следуя по пути, проложенному во время изучения сибирской язвы, Кох размазал кусочки пораженной ткани по поверхности застывшего агара в надежде, что через день или два там начнут развиваться отдельные колонии микроорганизмов. Этого не произошло! Что же нужно окаянным бациллам, чтобы расти? Наверное, Кох десятки раз задавал себе этот вопрос, но получить чистую культуру ему никак не удавалось. Но потом, руководствуясь только своим невероятным воображением, он решил поместить упрямые бактерии в среду, более приближенную к организму человека или животного. Он добавил к своему агару сыворотку крови и после этого размазал по его поверхности каплю инфицированной ткани.

Через двадцать четыре, затем сорок восемь, а затем и семьдесят два часа инкубации никаких бактериальных колоний на поверхности агара не появилось. Учитывая, что все ранее изучавшиеся бактерии обильно разрастались уже через сутки, Кох вполне мог выбросить пластины обогащенного сывороткой агара в помойное ведро. Но он этого не сделал. Ученый вспомнил, что, в отличие от других человеческих болезней, туберкулез редко приводил к гибели больного за несколько недель или даже месяцев. Не означает ли это, что подозрительные бактерии растут очень медленно? — спрашивал себя Кох. Неделя шла за неделей, а он продолжал инкубировать культуру, ежедневно проверяя поверхность пластин обогащенного сывороткой агара.

И через несколько недель его терпение было вознаграждено: на поверхности агара появились крохотные серовато-белые колонии. Кох взял соскоб с одной из колоний, нанес его на стеклянную пластинку, окрасил и поместил под объектив своего микроскопа, оборудованного масляно-иммерсионными линзами. К своему величайшему удовлетворению, он увидел миллионы туберкулезных бацилл — и только. Ему впервые удалось получить чистую культуру одного-единственного вида бактерий.

После этого Кох сделал следующий важнейший шаг: ввел полученную чистую культуру подозреваемого возбудителя туберкулеза здоровым животным. Примерно через неделю или чуть больше все животные заболели. После умерщвления в тканях, полученных из их трупов, постоянно появлялись типичные туберкулезные поражения. Кох брал крохотные кусочки пораженных тканей, окрашивал их, исследовал под микроскопом — и неизбежно обнаруживал в них мириады крохотных, тоненьких палочек. Точно таких же, как те, которые он постоянно находил в туберкулезных тканях человека.

«Теперь я по праву могу назвать этот микроб туберкулезной бациллой, потому что вижу его, и только его, во всех туберкулах человека. Я вырастил его в чистой культуре, ввел эту культуру животным, и у всех этих животных развился туберкулез. Наконец, я нашел ту же бациллу в пораженных тканях этих животных», — ликовал Кох, которого трудно было назвать эмоциональным человеком.

Когда животные, которым была привита чистая культура бактерии, выделенной из туберкулезных тканей человека, заболели и умерли от туберкулеза, Кох понял, что сделал одно из самых блестящих открытий за всю историю медицины. Он понял также, что, хотя ему только что исполнилось тридцать восемь лет, после обнародования этого открытия он имеет все шансы стать одним из величайших ученых-медиков мира. Однако он сдерживал восторги: прежде всего следовало предать гласности результаты своих семимесячных исследований.