Рюрик - Евгений Пчелов Страница 19

Вся история обнаружения и исчезновения Иоакимовской летописи и сведения, в ней содержащиеся, с давних пор вызывали в исторической науке известный скепсис. Если во второй половине XVIII века, после публикации «Истории» Татищева, данные Иоакимовской летописи (как и уникальные сведения самой татищевской «Истории») получили определенную известность и даже популярность в кругу немногочисленных любителей русской истории (во главе с Екатериной Великой), то после выхода в свет посвященного «Повести временных лет» труда A. Л. Шлёцера и особенно фундаментальной истории Н. М. Карамзина по отношению к Иоакимовской летописи возобладала критическая позиция. Довольно быстро стало очевидным, что Татищев неверно атрибутировал этот «текст», не имевший к реальному епископу Иоакиму ни малейшего отношения. Но те исследователи, которые обращались к сведениям Иоакимовской летописи, как правило, полагали, что имеют дело пусть с поздним, но подлинным летописным памятником конца XVII века.

Действительно, те сведения, которые прибедены в начале этой летописи, вводят ее в круг поздних исторических сочинений, находящихся в русле историографии «предпетровского» времени, близкой и тогдашнему историописанию польско-литовской традиции (на что, собственно, обращал внимание и Татищев). Был даже обнаружен прототип начальной части Иоакимовской летописи — «Сказание о граде Славенске» («Начало Словенску, еже есть Великий Новград именуетца», она же «История о зачале Руския земли и создании Новаграда»), широко представленное в летописях и хронографических сборниках второй половины XVII века, в том числе новгородских ^[51]. В ней к числу потомков Ноя отнесены Словен и Рус, которые основали Великий Словенск (предшественник Новгорода) и Русу (Старую Руссу). Александр Македонский якобы дал славянам грамоту на земли от Варяжского (Балтийского) до Хвалынского (Каспийского) моря (этот мотив заимствован из польских хроник М. Стрыйковского и М. Вельского). Но Гостомысл в этом «Сказании» не был связан родством с Рюриком, «традиционно» остававшимся потомком рода императора Августа. Так что «Сказание» могло повлиять на Иоакимовскую летопись лишь в самой начальной части. В 33-й главе Первой части своей «Истории» Татищев сообщает сведения из некоей «Степенной новгородской книги», где говорится о Скифе, Славене и Русе. Что это за источник, неясно; предполагают, что он мог быть одним из списков Новгородской третьей летописи. Татищев думал, что составитель этой «книги» воспользовался Иоакимовской летописью, но, «не разумея, хотел пополнить и темность онаго изъяснить, токмо ума столько не было» ^[52]. Основная же часть известий «Иоакима» в других источниках подтверждений не находит.

Поэтому оставался главный вопрос: мог ли столь поздний источник, как «история Иоакима», донести до нас уникальные сведения о древнерусской истории, утраченные в остальной летописной традиции? Этот вопрос решался по-разному, и целый ряд исследователей были даже склонны доверять некоторым известиям псевдо-Иоакима, пытаясь проверить их подлинность. Еще большую популярность сведения Иоакимовской летописи получили в околоисторических кругах, в исторической беллетристике и публицистике дилетантского толка. В сочинениях подобного рода нередко можно встретить абсолютно некритически воспринятые сведения «Иоакима», якобы сохранившего достоверную историю первых веков Древней Руси. Однако более детальный анализ известий псевдо-Иоакима порождает еще больший скепсис — уже в отношении подлинности самого этого текста.

Вначале предоставим слово самому «Иоакиму» — так, как представлена его летопись в «Истории» Татищева. Вначале «Иоаким» (так же, как Нестор) рассказывал о расселении потомков Ноя и происхождении народов, но главное внимание уделил князю Славену с братом Скифом, которые, «имея многие войны на востоце, идоша к западу, многи земли о Черном мори и Дунае себе покориша». О Славене упоминает и вышеназванная «История о зачале Руския земли» второй половины XVII века, к традиции которой восходит этот рассказ «Иоакима». Понятно, что Славен и Скиф — это названия народов, превращенные в личные имена, то есть ставшие эпонимами (от греческого «давший имя»). И действительно, от старшего брата «прозвашася славяне». Далее князь Славен, «оставя во Фракии и Иллирии на вскрай моря и по Дунаеви сына Бастарна, идее к полуносчи (то есть на север) и град великий созда, во свое имя Славенск нарече». Скиф же остался у Черного и Азовского морей, и от него произошли скифы. После основания Великого града Славен умер, «а по нем владаху сынове его и внуки много сот лет». Среди них был князь Вандал, который покорил многие народы. В частности, он послал на запад подвластных князей и свойственников с весьма оригинальными именами Гардорик и Гунигар «с великими войски славян, руси и чуди». «И сии шедшее, многи земли повоевав, не возвратишася». Вандал разгневался на них, покорил все земли «от моря до моря» и раздал их своим сыновьям, которых у него было трое: Избор, Владимир и Столпосвят. Ему наследовал в Великом граде сын Избор, а потом Избор и Столпосвят умерли, а Владимир «приат власть на всей земли». «Он (Вандал) имел жену от варяг Адвинду, вельми прекрасну и мудру, о ей же многое от старых повествуется и в песнех восклицают».

Здесь пока можно остановиться и повнимательнее присмотреться к этому повествованию. Конечно, абсолютно вымышленный и явно поздний, в духе фантастической донаучной историографии рубежа Средневековья и Нового времени рассказ Иоакимовской летописи с точки зрения исторической фактологии не заслуживал бы серьезного внимания, если бы не возникающие периодически попытки увидеть в нем следы каких-то древних славянских легенд и преданий. Это, безусловно, чисто книжная конструкция, и можно проследить, как она была сделана. Имена Славена и Скифа уже существовали в исторической литературе конца XVII века; другие имена, как, например, Вандал, представляют собой столь же очевидные эпонимы (о древних вандалах и их гипотетической связи с вендами см. одну из следующих глав). Но среди этих имен совершенно удивительны Гардорик и Гунигар. Они восходят к древнескандинавским топонимам. Гардарики, «страна городов», а вернее, «укрепленных поселений», если учитывать исконное значение слова, — это наименование Руси в древнескандинавских источниках. Однако возникло оно только в конце XII века и носило до некоторой степени литературный характер. Более древним наименованием Руси в скандинавских памятниках было «Гарды» (Gardar) — именно оно аутентично первым векам древнерусской истории ^[53]. Гунигар — это Кенугард, древнескандинавское название Киева. Загвоздка, однако, заключается в том, что до начала XVIII века, точнее, до работ петербургского академика Г. Байера, в русской историографии эти названия известны не были, и потому никакой книжник XVII века употреблять их не мог ^[54]. Татищев же, побывавший в Швеции и Финляндии, уже знал эти топонимы, о чем свидетельствует 29-я глава первой части «Истории», которая называется «Бярми, или Перми, Гордорики, Остергарди, Хунигарди, Улмиогардиа и Голмогардиа», специально посвященная древнескандинавским названиям (известным Татищеву преимущественно в латинской транскрипции). Правда, Хунигард в комментариях к Иоакимовской летописи он понимал как «отечество» гуннов, а не искаженное название Киева (в древнескандинавской топонимике Восточной Европы известен топоним, восходящий к названию «гунны», но это не Хунигард, а Хунланд). Впрочем, в 29-й главе Татищев предлагает иное понимание Хунигарда, связывая его с районом Изборска.