Дневник посла Додда - Уильям Додд Страница 18

Понедельник, 28 августа. Приехал Г. К. Маклин, старший коммерческий атташе Соединенных Штатов в Европе. Его постоянная резиденция находится в Париже. В нашей беседе принял участие и коммерческий атташе в Берлине Дуглас Миллер, который свободно владеет немецким языком и женат на немке. Я впервые познакомился с его деятельностью за день или за два до этого, когда он представил мне прекрасно составленный доклад об условиях, создавшихся в Германии при гитлеровском режиме.

Еще более интересным был визит Г. В. Кальтенборна, европейского обозревателя радиовещательной компании «Коламбия бродкастинг систем». В его задачу входит оценивать деятельность Гитлера и нацистского движения и готовить материалы о современной Германии для неофициальных радиопередач в Соединенных Штатах.

Вторник, 29 августа. Снова заходил Карл фон Виганд. Он только что совершил поездку в Вену, Женеву, Париж и Лондон и рассказал теперь много удивительного. По его словам, он имел шестичасовую беседу с австрийским канцлером Энгельбертом Дольфусом во время их совместной поездки на автомобиле по горным дорогам Австрии. Дольфус предотвратил подготовленный гитлеровцами переворот на австрийской границе, который был намечен на 1 сентября. Это удалось ему благодаря возросшему в Австрии чувству неприязни к нацистам и вмешательству Муссолини, вставшего на сторону Дольфуса.

По словам Виганда, Дольфус заявил: «После большого сентябрьского съезда партии в Нюрнберге не будет и речи об организации каких бы то ни было путчей». Я согласился с ним и был даже склонен думать, что отказ представителей Франции, Англии, США и Испании присутствовать на нацистском съезде также сыграет известную роль в этом вопросе.

Виганд рассказал мне, что Франция заканчивает переговоры о заключении договора с Россией (Эдуард Эррио выехал тогда в Москву), согласно которому Россия должна будет во всем поддерживать Францию против Германии²¹. Вскоре, добавил он, будет доказано, что Германия закупила в России огромное количество материалов, необходимых в авиастроении, но Франция конфисковала их как приобретенные в нарушение Версальского договора. Франция и Англия – союзники, и если Германия предпримет какие-либо агрессивные шаги, они выступят единым фронтом и объявят ей сначала бойкот, а затем, если это окажется нужным, – блокаду.

Наконец, Виганд рассказал, что вчера вечером он телеграфировал, вернее телефонировал, лондонскому отделению агентства Херста текст завещания, подготовленного президентом Гинденбургом, согласно которому: 1) на германский престол должен вступить один из представителей династии Гогенцоллернов; 2) Гитлер остается канцлером с ограниченными полномочиями и 3) восстанавливается система народного представительства в правительстве.

Я спросил Виганда, не рискованно ли передавать подобным путем текст завещания?

– Ничуть, – возразил он, – я уверен в достоверности этих сведений. Я получил их от одного из близких друзей Гинденбурга и полагаю, что они должны стать достоянием всего мира. Конечно, германская тайная полиция знает о том, что я сделал. Судя по некоторым признакам, начальник полиции Дильс вскоре вызовет меня к себе для объяснений.

Я сказал ему, что он не должен доводить до того, чтобы ему предложили покинуть страну. Пусть пример Маурера послужит ему уроком в этом отношении. Мне показалось, что Виганд, пожалуй, не прочь стать мучеником. Во всяком случае, я был несколько удивлен его рассказом.

К концу дня меня посетил корреспондент «Сэтэрдей ивнинг пост» Уайтинг Вильямс, рассказавший весьма странную историю о постигшем Россию бедствии. Его очерк (10 тыс. слов) о миллионах голодающих крестьян в России должен вскоре появиться в печати²². Он просил меня дать ему рекомендательное письмо к президенту Рузвельту, и я обещал исполнить его просьбу, если представится возможность. Однако я не уверен, следует ли давать ему такое письмо: очень уж трудно поверить, что в Советской России действительно голодают 20 миллионов человек!

Среда, 30 августа. Вместе с сотрудниками посольства я отправился вручать свои верительные грамоты президенту Гинденбургу. Ради этого случая мы надели фраки и цилиндры. Моя речь, напечатанная на трех страницах, не была оригинальной, если не считать того, что я говорил в ней о «немецком народе» и заявлял, что интеллектуальная жизнь Германии представляет большой и серьезный интерес для народа Соединенных Штатов. В ответной речи, произнесенной в весьма энергичных выражениях, президент особо отметил сказанное мной о немецком народе и немецкой культуре. Затем мы с президентом сели на «привилегированное» место на диване, а руководители министерства иностранных дел Нейрат и Бюлов и секретарь президента Ганс Отто Мейсснер разместились за столом напротив нас.

Разговор зашел о президенте Рузвельте и об экономических проблемах, стоящих перед Соединенными Штатами и Германией. Я рассказал, что в Вашингтоне немало разногласий по поводу позиции президента, но сам он является противником политики «экономического национализма», которую ему усиленно навязывают в последнее время. Фон Гинденбург весьма энергично выразил свои сомнения в целесообразности подобной политики при наличии нужды и безработицы. Он столь усиленно подчеркивал значение международных связей, что создавалось впечатление, что он таким путем косвенно критикует экстремистские элементы нацистской партии.

Мы дружелюбно беседовали минут пятнадцать о моих студенческих годах и о старых преподавателях истории в университете, после чего я собрался уходить. Решив, что нам и в самом деле пора, я встал и прошел в соседнюю комнату, где представил президенту сотрудников посольства. Покончив с этим, я распрощался с президентом и торжественно прошел к выходу, сопровождаемый слева Бассевицем²³ в парадном мундире; за нами следовали сотрудники посольства. Когда мы садились в машину, по обе стороны улицы выстроилось по команде «смирно» несколько рот рейхсвера. Итак, церемония вручения верительных грамот свершилась, и я стал наконец аккредитованным по всей форме дипломатическим представителем Соединенных Штатов в Берлине.

В 5 часов я нанес визит папскому нунцию, живущему в роскошном дворце, который совершенно не вяжется ни с сутаной, ни с аскетическим обликом его обитателя. Минут пятнадцать мы довольно свободно беседовали друг с другом по-немецки. Нунций сообщил, что не сможет поехать в Нюрнберг, так как должен присутствовать на конференции католиков в Трире. Я спросил его, остались ли еще, по его мнению, где-либо в мире истинные христиане. Он пожал плечами, но все же ответил утвердительно. Я спросил, каково его мнение о конкордате, заключенном между папой и Гитлером²⁴, и он сказал, что вполне одобряет эту идею. В заключение нашей беседы он решительно высказался за полную свободу религии и за отделение церкви от государства! И это говорил ортодоксальный католик!

Четверг, 31 августа. Сегодня мы завтракали с несколькими немецкими учеными, которые оказались очень приятными людьми. Беседа велась на немецком и английском языках и носила весьма возвышенный характер. За столом присутствовало также несколько нацистских чиновников. Я рассказал немцам, каким образом президенту Рузвельту удается привлекать на свою сторону общественность, в том числе и своих противников, не прибегая при этом к каким-либо принудительным мерам. Один из нацистов заметил на это: «Он поступает очень благоразумно, не испрашивая полномочий на слишком продолжительное время». Было очевидно, что все они считают, что Гитлер взял в свои руки слишком большую власть и на слишком долгий период времени. Если бы мне было известно с самого начала, что среди присутствующих находится несколько крупных нацистов, я, пожалуй, постарался бы дать иное направление всей беседе.