Степан Бердыш - Владимир Плотников Страница 17

Огнув поваленные коряги, пересёк узкую рынь и тронул против течения. Подальше лес слегка расступался, деревья редели. Всаднику не требовалось пригибаться и заслоняться от веток. И встречи долго искать не пришлось. Выбравшись на первую же опушку, он почти вплотную столкнулся с четверкой верховых. Клинки обнажились.

«Лишь бы не убили Супостата», — единственное, что подумалось Степану. И не медлить! Шорох слева. Конь пустился грудью — молниеносного взмаха плети не заметишь! Казалось, невооружённый всадник торопится навстречу неминучей гибели. Но под самым носом у головного, Степан вырвал саблю, тот опешил, и вот уж клинок выбит. Спустя долю мгновенья он удалялся от казачьих спин.

Ещё троё скачут на переём. Бердыш, улыбаясь, слегка поигрывает согнутой в локте рукой: сабля ныряет поплавкм. Лесотишь оглашается звоном. Степан опять не отдает отчёта, чего ради ввязался. Что ль от лихости природной… Что ль показать, чем шит.

Отбился от троих. Четвертый вскинул самопал и пальнул в упор. Пуля просверлила воздух в пальце от виска. Эге, так потеха далёко зайдет. Изобразив приветность, он опустил руки и крикнул:

— О-го-го! Люди добрые, незловредные! Ваша взяла. Кончай бойло. Пошто препоните страннику мирному? Привет вам и долгая лета!

— А ну, мирный странник, божия корова, затЫкни хлебало, сымай игрушки и наземь скидай. Не то просквожу, как перепёлку, — злобно гаркнул неуклюжец. Подъехав, не чинясь, ткнул в бок дуло и без сомнения исполнил бы обет. Однако росляк с головой, и поверх, и снизу как седой колоб, сдержал шальную руку. Бердыш беспрекословно подчинился указу. Чувствовалось, господа не из шуткарей.

Велели слезть с коня, связали руки. Один из казаков взял под уздцы Супостата. Коротким взбрыком норовистый конь опрокинул посягателя. Убедясь, что так сразу скакуна не подчинить, круглоголовый спаситель кивнул в сторону Степана. Молодой казачок развязал пленнику руки.

— Ну, вот что. Некогда нам вожжаться с твоим аспидом во гриве. Сидай верхом. Да не вздумай чего там ещё — пристрелю, — поклялся злопамятный.

Бердыш пожал плечами и оседлал коня, тотчас присмиревшего.

— А для порядка, соколы-атаманы, заклейте-ка проныре гляделки, — надумал который пошишкаристей. Чей-то кушак плотно обвил Стенькино переносье. Бердыш опять повел плечами, двинул вслепую. Никак не мог взять он в толк, что за народ вокруг и какой язык тут полезней.

Ехали мало. После первого же «тпру» тряпицу сдёрнули. Степан зажмурился. Так светло в лесу не бывает. Медленно повернулся в седле. Ну да — широкая, под стать Красной площади, поляна.

— Эй, не шуткуй, слазь с кобылы, — прошипел казак-разиня. Видно, всё не мог простить Бердыша за то, что осрамил. Степан обиженно попрекнул:

— Дядя, ты, за ради бога, бей людей, коль хошь. А скотину не трогай. Грешно это, — хлопнул Супостата по холке и прибавил. — Он — такая ж кобыла, какой ты казак.

Станичник дрожащей рукой потянул рукоять. И снова одернул его высокий седой шишкарь.

— Отринь, Барабоша, — недобро хрипел злючник, пихаясь.

Заступник молча сверкнул белками. Степанов недруг был на вид старше Барабоши. Подняв саблю, он оскалился. Лысина набрякла клюквой. Сталь скрестилась и разъехалась. Оба отлетели шагов на пять. Сбегались люди, принимая сторону: кто — Барабоши, кто — Ермолы Петрова, лысого казака. Оба — из знатных атаманов и бойцов, за каждым своя ватага. Бердыш не без увлеченья разглядел забияк. Имя Барбоши, равно как Барабоши и Барбоса, он слыхал, и не раз уже. Когда-то Барабошина ватага прогремела на всю Московию славными набегами и памятным отпором татарскому нашествию.

Теперь атаманил над тутошней вольницей. Бердыш предположил, что сейчас его свезли на знаменитую в туземье Барабошину поляну — к летнему кошу Богдана Барабоши. От Звонарёва Степан вчера узнал, что несколько разбойничьих ватаг и отдельных, оставшихся без людей кошевых сошлись намедни в один большой стан для сговорок по переделу земли под разбойный промысел. При этом набольший отряд у свежеприбылого из Ливонии беглого коненачальника Семёна Кольцова — то ли брата, то ли свояка Ивана Кольца, правой руки самого Ермака Тимофеевича. Исключая Барабошу, все другие атаманы временно подчинились воле опытного ливонского вояки Семейки.

Судя по имени, соперником лихого Барабоши выступил не простой тать. Позже узнал, что Ермола Петров до влития в войско Кольцова был кошевым, покуда ногайская засада рога не обломала. И хотя имя его Степану ничего не несло, окромя сходства с другим Ермаком, было видно: не рядовой казак, коль со станичным вождём схватился.

Кстати, Ермола показал себя недурным рубакой. Стала понятней его неприязнь: обезоружив Петрова на соседней опушке, Степан всем выказал его как бы неловкость. Барабоша не уступал заядлому драчуну, исправно отражая все выбросы. Трудно сказать, чем бы кончилось. Возможно, горячие приверженцы обоих задир, в конце концов, тоже ввязалась бы в схватку, устроив общее побоище. И это вряд ли на руку пленнику. По счастью, кипяток страстей охладил властный голос:

— Эй, вороны, у вас что, крылышки зачесались? Ну, так я вам их враз подрежу, клянусь пупком Николая-угодника. — Пляшущие затяжки в почти русском говоре выдавали-таки литвина. Русские наёмники, равно как и ставленые под ружьё полоняки из более чем наполовину славянской Литвы, не были редкостью в царском войске. Не гнушались литовские и перебегами в разбойничьи станы, где хорошие воины завсегда в почёте. Похоже, этот литвин справно к казакам прибился, коли набрал здесь такой почёт…

Густой обруч из кряжистых тел раздался. В пробоине возник невысокий дядя в горлатной шапке, богато расшитой, подбитой мехом епанче стального цвета. Бойцы двух станов угрюмо вложили сабли, исподлобья побуравили друг друга, нехотя разошлись. И тогда народ возроптал, замахал кулаками, требуя расправы над пришлым баламутом. Один, мужичонка малого роста, воткнув руки в боки, ввинтил в Степана зрачки и торжествующе возопил:

— Братишки! Да вить это тот змей, что порубал намедни Прокошку Голопупа, ночного охотника, и от нас утёк. Вот те крест, не брешу. — Глаза кровожадно заискрились, ноздри вздулись.

Из толпы выступил огромный битюг. По дёгтевой бородке Степан без труда признал самого ретивого из позавчерашних преследователей. «Вот оказия! Что ли пропал?» — тревожно заскреблось под костью. Он закусил губу, что начала предательски подрагивать — как всегда при сильном волнении.